Последнее слово написано через «i» – это, как у Толстого, о том мире, который не отсутствие войны, а людское сообщество.
Перед нами страница из тюремного дневника. Крюков в 1909-м сидел в «Крестах» за подпись под «Выборгским воззванием» – призывом к гражданскому неповиновению (это когда царь распустил Первую Думу).
Писатель возвращается домой, но решением донского атамана его отправили в небывалую на Руси ссылку. Из Области Войска Донского сослали в Петербург. В Питере, впрочем, судили. И потому через три года – одиночка в «Крестах». На три месяца.
А потом он, статский советник, несколько лет работает на Васильевском острове в Горном институте. Помощником библиотекаря.
М ечты о « восхожении к сердцу людей» рухнут весной 1918.
Очерк «В углу», рассказывающий о тех днях, он закончит так:
«…Обыскивали буржуев – и мелких, и покрупнее – конфисковали по вдохновению все, что попадалось под руку, иногда вплоть до детских игрушек, прятали по карманам что было поценнее. <…>
– Алексей Данилыч, вы не возьметесь ли дрова попилить? – спрашиваю одного приятеля из чернорабочих.
– Некогда. В комиссию назначен.
– В какую же?
– В кулитурную… По кулитурной части.
– А-а… дело хорошее.
– Ничего: семь рублей суточных… имеет свою приятность…»
.
И это до большевиков. Их вторжение на Дон еще впереди.
В отличие от Гумилева, расстрелянного по сфабрикованному делу, Крюков действительно был виновен.
Близорукий, книжный, в 1917 он возвращается на родину и становится директором Усть-Медведицкой гимназии, в 1918 берет в руки казачью шашку и вместе со своими учениками записывается добровольцем в дружину. В первом же бою конь под ним убит, а его контузило. Сам шутил: «Под старость довелось изображать генерала на белом коне…».
Он, пожалуй, единственный изо всех известных русских интеллигентов той поры, действительно пытался остановить «большевистское нашествие». Его вновь избирают – теперь уже секретарем Войскового круга (Донского парламента). При этом еще и редактирует новочеркасские «Донские ведомости», правительственную газету.
А дальше – смерть при отступлении в Новороссийск.
Может быть, самая загадочная изо всех смертей русских писателей.
О н не «ходил в народ», как старшее поколение народников-интеллигентов. Он сам был народом. Говорил и думал на народном языке, много и охотно пел с казаками (и пел хорошо!).
Его младший современник вспоминал:
«Когда Крюков был в расцвете своей литературной славы, нас, учащихся, в станице насчитывалось уже с десяток, и все мы с нетерпением и радостью ожидали его приезда на летние каникулы. Знали, что наши барышни будут смеяться над его длинными, до колен, синими и черными сатиновыми рубахами и залатанными штанами. В особенности донимала его моя сестра:
– И что вы, Ф. Д., все в рваных штанах ходите, хоть бы по праздникам надевали добрые!
– Чаво же, А. И., по садам за бабами гоняться – все равно порвешь, так уж Маша (сестра) и не дает мне новых штан».
Веселый человек.
Только вот коллеги по литературному цеху запомнили его вечно печальные глаза.
Несложно объяснить, почему именно этот интеллигентный, мягкий человек левых убеждений, с такими грустными глазами и таким чувством юмора (в диапазоне от чего-то очень набоковского до простецкого дедо-щукарского), не просто «не принял советскую власть», а стал с ней деятельно бороться. Для этого надо просто прочитать его публицистику 1917–1919 годов. Сборник «Обвал. Смута 1917 года глазами русского писателя», целиком из статей Крюкова, вышел в московском издательстве АИРО-ХХI в прошлом году. (Мой друг и коллега Михаил Михеев разыскал в архиве полуистлевшие подшивки донских газет, оттиснутых на оберточной бумаге, и вместе с ним и филологом из Нальчика Людмилой Вороковой мы ту книгу готовили.)
Филолог, он не только пел со станичниками, но и записывал их песни (так же, как пословицы, поговорки, словечки, сюжеты).
21 мая (3 июня) 1919 г. газета «Донские ведомости» опубликовала написанную Федором Крюковым редакционную статью «Войсковой Круг. Живые вести». Здесь цитируется старинная казачья песня: