"Камуфляж! Всюду камуфляж!"
Быстрыми шагами вернулся в кабинет. Снова взял трубку. Холодная, как жаба. Повертел ее в руках. Почему-то вспомнилась приемная дочь Преображенского, которая преподавала в институте иностранных языков, хохотушка с лиловыми губами.
Положил трубку.
Так Рожнов никуда и не позвонил, рука не поднялась.
Да, Рожнов все еще отставал от убыстряющегося шага времени. Он никогда не говорил, как Татарцев: "На факультете синагога!" Он ввел в оборот вполне приличный эвфемизм: "Гильберги...", "Лица неходкой фамилии". Он так и кричал в телефонную трубку кадровикам из Министерства: "Оставил в списке две неходких фамилии. Этих надо пропустить. На-до!"
А что поделаешь?..
Все знают, он не расист. Ему не по душе усердие кадровиков, ставящих на Гильбергах тавро "пятого пункта"; космополиты-де, пятая колонна...
Нет, лично ему это противно...
II
Леля Светлова сошла с троллейбуса. Газетные витрины на противоположной стороне площади слепили солнечным блеском. К одной из них подошли вразвалку несколько юношей с книгами в руках. Стоило им остановиться, как люди со всех сторон потянулись к газете.
"Что там?" -- Размахивая сумочкой на длинном ремне, Леля проскочила перед красным капотом взревевшей пожарной машины.
Леля вытягивала шею, приседала, привставала на цыпочки, но видела лишь мокрый от клея уголок страницы.
-- Выкормили себе на голову! -- хрипло сказал старик в замасленной фуражке паровозного машиниста. -- Имя-то -- Викентьевич! Из попов, что ли? Тьфу!
Наконец Леле удалось протолкаться к витрине. На мокрой газетной полосе перед ней замелькали имена Преображенского и Родионова. Подпись -"Профессор С. Рожнов".
Леля отошла от витрины и остановилась в бессильном гневе и смятении.
Откинув плечи и придерживая на животе раздутую газетами сумку, гордой походкой беременных прошла мимо женщина-почтальон. Она направлялась к подъезду академического дома, где жили Преображенский и Родионов.
Из форточки Сергея Викентьевича высунулась чья-то рука в широком обшлаге. Рука крошила хлеб для птиц.
Леля с трудом преодолела нелепое желание задержать почтальона.
Возле нее со скрежетом затормозила "Победа".
-- Здравствуйте, Леля!
Голос Преображенского прозвучал как-то неуверенно.
Никогда Леля не была такой косноязычной. Теребя поясок, она что-то бормотала о дождливом лете, о туристском походе, который отложили из-за дождей.
Преображенский усмехнулся. Леле стало невыносимо стыдно и своего косноязычия, и нарядной кофточки, расшитой на груди маками, и модной широкой юбки с пуговицами сзади.
Преображенский воспринял ее замешательство по-своему. После того, как нескольким студентам объявили выговор за "демонстративное хождение к профессору Преображенскому", он стал настолько обидчив и порой даже неоправданно подозрителен, что разговаривать с ним было нелегко.
"Победа" стрельнула сизым дымом и рванулась с места. Леля бросилась за ней.
-- Ростислав Владимирович! -- почти с отчаянием крикнула она. -- Я шла к вам... к вам!
Пока Преображенский снимал плащ, пиджак, ботинки и надевал домашние туфли, его дочь Нинель, повернувшись спиной к отчиму, чтоб не заметил густого слоя пудры под ее глазами, восхищалась кофточкой Лели.
-- Сама вышивала? Очень идет! -- Едва за Ростиславом Владимировичем закрылась дверь кабинета, она шепнула: -- Читала? Облить грязью ни за что, ни про что! Я бы этого Рожнова своими руками...
-- Леля, прошу! -- торопливо прозвучало из кабинета. Преображенский вышел к ней, подтягивая полуразвязанный в горошину, галстук. Не в пример Сергею Викентьевичу, который всю жизнь проходил в лоснящихся брюках, профессор Преображенский всегда следил за собой. Сейчас, когда многие считали его человеком конченым, он одевался, как артист.
Неторопливо сел, подставив лицо под освежающую струю настольного вентилятора. -- Слушаю вас, Леля!
Леля молчала. Она пришла к Преображенскому за советом. Одним-единственным. Как ослабить удар. Ведь умрет Сергей Викентьевич.
Казалось, жужжание вентилятора сгустило тишину. Она стала осязаемо плотной.
-- ... Вы драматизируете, Леля! По юности лет... Этот Рожнов беспринципен, конечно... -- Преображенский вдруг замолчал, лицо его стало сереть на глазах Лели, и она вскочила на ноги, решив, что профессору плохо... Он поднял вдруг поблекшее лицо:
-- Беспринципен, -- повторил он с каким-то болезненным сарказмом... -Даже обличительные слова... м-да, теряют свою силу. Случайно ли? То и дело слышишь: "такой-то допустил беспринципность", "такому-то указано на беспринципность". Журим, как проказливых детишек. "Ах ты бяка. Как нехорошо! Но ты, конечно, больше не будешь?"
Продув костяную, с мундштуком черного дерева, трубочку, Преображенский взял из шкатулки щепотку табака.
-- Чехов, как вам известно, в свое время, писал: "Беспринципным писателем или, что одно и то же, прохвостом я никогда не бывал..." Ясно сказано о нашем брате, уважаемая Елена Петровна?
Преображенский постучал трубочкой по настольному стеклу, рассыпая крупицы табака.
В кабинет вошла бледная, краше в гроб кладут, Нинель.
-- Папа! Сегодня, вот... -- протянув газету, она закусила губу.
Ростислав Владимирович скользнул взглядом по газетному листу.
-- Сергей Викентьевич вынул из ящика? Взгляни.
-- Нет еще. -- Нинель отвернулась к окну. -- Я попросила почтальона...
Синий гребень на ее сложенной в пучок косичке вздрагивал, как бант у плачущей девочки.
-- Леленька, -- несмело спросила она, -- вы не собирались к Сергею Викентьевичу?.. Я дам вам газеты, -- заторопилась Нинель. -- На всякий случай возьмите валидол.
Когда Леля выходила на лестничную клетку, ее остановил встревоженный взгляд Ростислава Владимировича.
-- Обходиться с валидолом умеете?
На двери темнело круглое пятно, похожее на яблочко мишени: еще недавно здесь красовалась табличка из красной меди: "Профессор университета С.В. Родионов". Опустив газету в почтовый ящик, Леля постучала.
-- Кто там? -- изнутри загремели цепочкой. -- Леля? Какая Леля? А, заходите! Яша Гильберг не прислал первой главки диссертации?.. Рано? Что ж он там, по-вашему, по Башкирии своей собак гоняет? -- Сергей Викентьевич вытянул газету из ящика, порвав ее об отогнутую жестяную дверцу. Пробежав глазами первую страницу, глянул на четвертую.
Его хриплый голос прозвучал неожиданно-весело:
-- Поздравляю вас, голубица моя!
-- С чем?
-- В Корее дело к миру идет!
-- К миру? -- Леля хлопнула ладошками, пузырек с валидолом выскочил из рук и разбился.
-- Велика ли потеря? -- спросил Сергей Викентьевич.
-- Валидол... отцу.
Сергей Викентьевич зашлепал по паркету высокими, как ботики, домашними туфлями.
-- Чего-чего, а этого добра... -- он открыл шкафчик, уставленный десятками склянок, баночек, коробочек. Здесь же стояли ареометры, которыми, в случае необходимости, проверяли плотность молока. Сергей Викентьевич лечился гомеопатией и парным молоком. Кроме того, он каждое утро пил женьшень -- корень жизни, которому придавал исключительное научное и политическое значение.
Его отвлек от аптечки телефон, трезвонивший в комнате дочери.
Мальчишеский и самодовольный голос -- "Из отдела кадров звонят" -официально извещал: высокая комиссия обнаружила, что у Родионова в личном деле нет документов о присвоении ему профессорского звания. Настоятельно рекомендуется в трехдневный срок...
Сергей Викентьевич развел руками.
-- Эк их, казуистов! Справку. С тех пор прошло ни много, ни мало четыре войны и три революции. Мне да Тимирязеву Ленин сказал: "Вы наши красные профессора". И никакой бумажки не дал. Господи, владыко! Неужто от них никуда не уйдешь! Право слово, уйду!