Ею снова овладело раздражение. "Мало мне наглой дуры, теперь этот мальчик из джаза!"
-- Каковы ваши планы? -- сухо задала она первый обязательный вопрос.
-- Я рекомендован кафедрой в аспирантуру.
"Не только Светловой обещал, но и этому?.. Кого протаскивает..."
-- Нет вакансий! -- хмуро отрезала Оксана Сидоровна.
"А техникум ему можно дать?.. Остров Сахалин. Пижонство мигом сдует..."
-- Слушайте, Гильберг. Нам нужен директор техникума. В Охотске. Кре-епкий парень -- и в моральном и в политическом смысле. Понимаете? Не послать же эту... -- она брезгливо махнула рукой в сторону двери. -- Туда нужно человека партийного... "Нечего его уговаривать, парень грамотный", -Оксана Сидоровна оборвала себя: -- Комиссия доверяет вам место директора техникума в городе Охотск... Все понятно?..
-- Я бы хотел учиться в аспирантуре. Профессор Родионов обещал взять меня на свою кафедру.
-- Какие у вас основания остаться здесь? -- сурово-иронически спросила Оксана Сидоровна: -- У вас мать на второй этаж подняться не может?
Яша молчал, опустив голову.
Оксана Сидоровна взглянула на часы. "Без пяти шесть, а еще восемь дел".
-- Решение комиссии до вас доведено...
Но ей не хотелось отпускать юношу обиженным: слишком серьезной была работа, на которую она его посылала.
-- Почему мы именно вас направляем, Гильберг?.. Хотите откровенно? С глазу на глаз. Как там, перед разведзаданием... У нас вакансий нет. В Москве вам не зацепиться... Понятно?.. В Охотске трудно. Скрывать нечего. Хоть и не чеховские времена, а Сахалин есть Сахалин. Пролив Татарский, слезы русские... А ребятишек надо учить. Нужны крепкие плечи: пурга иногда завернет такая, от дома к столовке канат протянешь, ухватишься, пальцы деревенеют. Только такой, как вы... Словом, что тут говорить. Распишитесь.
-- Где?
Оксана Сидоровна пододвинула к нему длинные, сцепленные канцелярской скрепкой листы.
Яша Гильберг низко склонил к плечу разлохмаченную, с сединой, голову, взял зубами обгрызанный карандаш, который торчал из нагрудного кармана. Напрягая налившуюся кровью шею, вывел: "Гильб..."
"Что это такое? -- хотела было гневно воскликнуть Оксана Сидоровна. -Что у вас рук нет?"
И вдруг, чувствуя озноб во всем теле, поняла: перед ней сидит человек, у которого нет обеих рук.
III
Узкая и длинная, будто коридор, комнатка Гильбергов была разделена поперек фанерной перегородкой. Семиметровая комнатка с окном во всю стену, где занимался Яша, именовалась "светлицей". В темной половине спал и молился дед. Там стояли клеенчатый диван, из которого сыпалась труха, и обеденный стол, накрытый белой льняной скатертью. В "светлице" было просторнее. Здесь-то и громоздились сейчас свертки в пергаменте и цветной бумаге, рубашки с застежками-молниями вместо пуговиц, свитеры и никелированный кофейник сверхоригинальной системы, купленный Лелей.
Два ящика книг, матрац и подушку Леля упаковала и отправила в багаж еще утром.
Теперь она в нарядном клетчатом платьице, в тугой косынке, чтоб не расплеталась коса, мечется из угла в угол, ставит птички на исписанном вдоль и поперек листке и ругается с Яшей. Леля скандалит с ним вторые сутки, с той минуты, когда она принесла из магазина первые свои покупки, на которые истратила, по крайней мере, половину отцовской зарплаты.
Дед оттесняет Яшу на свою темную половину, и тогда сборы идут быстрее. Леля набивает "авоську" продуктами, завертывает бисквиты, ванильные сухари.
Укладывая в емкий брезентовый рюкзак все, что Яша минуту назад выкинул оттуда, она прислушивается к голосу деда, который доносится из-за перегородки.
-- И это он говорит мне. Мне! -- Голос деда вздрагивает, будто скрипучая телега на ухабах. -- Он едет по своей воле! Никто его не посылает! Ты мой внук и -- без клепки в голове? Ха! -- Дребезжащая телега вдруг срывается под уклон. -- Что ты себе думаешь? Что? Помрешь -- мне легче будет? Не пойдешь к этому проректору? Так я сам! Сам побегу, чтоб я так жил! А что? Я ходил к самому протоиерею, а к твоему директору?.. Тьфу! Прохвост он, а не директор! А ты -- чурбан! Каменное сердце! Горе мне! Ты... ты не внук мне больше!
Леля бросила одеяло из верблюжьей шерсти, которое дед купил вчера на рынке, продав свое зимнее пальто.
-- Дедушка, успокойся. Яше скоро ехать. До поезда всего два часа.
-- Что?! Пусть он сгорит, твой Яша!
Леля кивком позвала Яшу к себе, присела возле него, у забрызганного чернилами письменного столика, за которым она провела бок о бок с ним весь этот последний в их жизни радостный и тяжелый студенческий год. Обняв Яшу за плечи, она притихла и, глотнув побольше воздуха, точно собираясь нырнуть, сказала:
-- Я еду с тобой. Мой чемодан привезет машина, на которой мы отправимся на вокзал. Я не могу не поехать. Не могу! Билет со мной. Мягкий. Другого не достала. Но я поменяюсь в дороге. -- Она говорила сбивчиво, боясь, что Яша спросит ее об отце, которому она объявила о своем отъезде сегодня утром, оставив его в состоянии, близком к сердечному припадку. -- Не вздумай возражать! Ведь все-таки не Охотск!.. Башкирия! Ближний свет! На это у них хватило ума... Не взяли в аспирантуру в этом году, возьмут в следующем.
Яша привалился плечом к окну, пытаясь его открыть. Леля тут же откинула крючок и сильным мужским ударом ладони, так что со стекол посыпалась замазка, распахнула створки. Потянуло ветерком, горячим, с запахами бензиновой гари и раскаленного асфальта.
Яша почувствовал удушье. Потирая ушибленную руку, Леля продолжала говорить по-прежнему быстро, взахлеб, казалось она уговаривает самое себя. Что бы Леля теперь ни произносила, Яше слышалось: "Не могу не поехать"...
Нет, это свое "не могу не поехать" она не сболтнула ради красного словца. За этими словами были не только ночи без сна. За ними была ирония, издевка, укоры, сопровождавшие ее почти всю жизнь, с самого раннего детства, попреки товарищей, что она, Леля, задавака, профессорская дочка, белоручка, что она мчится по жизни на папиной машине, зайцем.
И все же, несмотря на это, Яша с горечью думал: "Тащит себя за косу". Ох уж это ее пристрастие к эффектам! Удрать в глухомань, никого не предупредив. Даже его самого она держала в неведении до последнего часа.
Какие эффекты он может предложить ей в башкирской деревне? Керосинку? Топор в руки?.. Лелька не Олена, хоть и похожа на нее...
Олена из Вологды, рисковая девчушка, сержант-синоптик, приносила в штаб полка "погодные данные". Летчики кричали: "Яша, твоя ветродуйка пришла!.."
Дневала и ночевала в губе Грязной, в морском госпитале, куда доставили Яшу. И няней была, и сиделкой. Чтоб не опоздать на дежурство, моталась на попутных по заполярным дорогам; когда с "увольнительной", а когда и без нее.
А потом вдруг пропала. Как в воду канула. Сколько ни расспрашивал друзей -- молчат.
Яша искоса взглянул на худые, прозрачные руки Лели, и уж готов был произнести тоном самым категоричным: "Вот что! Билет ты вернешь!.." Но Леля коснулась своей заалевшей щеки тыльной стороной ладони, -- порывистым стыдливым жестом, который он так любил. Этот жест спутал все Яшины мысли...
Лишь когда он увидел в "ЗИСе-110" огромный, из желтой кожи, чемодан курортницы или туристки, сознание того, что они совершают непоправимую глупость, охватило его с новой силой.
Покачиваясь на заднее сиденьм машины, он продекламировал Леле на ухо самые любимые ее стихи, из древнеиндусского эпоса Савитри:
-- Джавалантим ива теджаса...
Это были стихи о сияющей красоте юной принцессы Савитри, "с глазами как лепестки лотоса... которую никто не выбирал в жены, красотою удержанный".
Может быть, теперь Леле будет не так больно услышать то, что он сейчас скажет...
-- Я... не возьму тебя с собой! -- наконец решился он.
Леля быстрым движением прижала ладонь к его губам (он так любил целовать ее ладони!), Яша отстранился и заговорил со злой решимостью. В сущности, он мало знает ее. Надо пуд соли съесть вместе, прежде чем... И вот что... он ее не любит, и все! Потом он с ужасом вспоминал, что наговорил...