-- Деточка, идите тудой! -- кричала тетка вслед. -- А потом сюдой!
Это "тудой" растрогало ее. Хранится, значит, в душе "прародина", мелькнуло с улыбкой...
Тем болезненней был отказ: не приняли Лелю Климовичи. Сказали, что "единица" занята. Прислан другой кандидат. Из Москвы... "Да-да, с министерством согласовано, конечно..." Хотела протестовать, но секретарша намекнула, что это бессмысленно: взяли племянника декана...
Вернувшись, Леля никому не сообщила о неудаче. Лежала на тахте, лицом к стене, стараясь ни к чему не прислушиваться.
Такого неестественного для нее горького чувства заброшенности она не испытывала никогда.
Сколько у них с Яшей было друзей! Дед кричал: "Не жизнь -дискуссионный клуб!" Бывает, чтоб уехали сразу все?! Все до одного!
Мысли ее снова и снова обращались к Яше.
Должна же быть причина?!
Как все началось?
Она занималась в литературном кабинете. Рядом, за фанерной перегородкой, кто-то вполголоса диктовал машинистке курсовую работу.
Приглушенный мужской голос, треск пишущей машинки отвлекали Лелю, она невольно прислушивалась, все больше раздражаясь. Наконец, зажала ладонями уши.
Но сколько можно так сидеть? Она отняла руки от ушей.
"-- ... логограммы же или пиктограммы, хотя и нередки в памятниках майя, -- доносилось из-за перегородки, -- заключают последовательность фонетических знаков и используются для разъяснения и уточнения, подобно таким же логограммам в древнеегипетском письме... Так удалось установить фонетическое значение знаков".
"Майя?! -- до сознания Лели дошло, наконец, это слово. -- Майя! -Сергей Викентьевич говорил, что у него есть студент, который близок к расшифровке письменности майя". университет на пороге огромного открытия...
Леля не удержалась, заглянула за перегородку.
Спиной к ней стоял невысокий, узкоплечий юноша, брюки помяты, пиджак внакидку. Он обернулся, и она узнала его:
"Яша".
На другой день Яша, кончив диктовать, уселся рядом с ней и стал править рукопись после машинки. Леля посчитала себя обязанной помочь ему.
Они вышли из читалки вместе... В воскресенье Леля повела Яшу туда, где чувствовала себя как дома: в Консерваторию. Они попали на концерт Мравинского. После концерта Леле захотелось пройтись по ночному городу, они любила такие прогулки по полупустынным улицам, когда в ушах еще звучит Чайковский и Рахманинов и ты по-прежнему словно наедине с ними.
Но Яша от ночной прогулки отказался, ему, видите ли, рано вставать. Отказался и в другой раз.
"Неужели ему неприятно, ну, просто... побыть рядом со мной?"
В следующее воскресенье раздосадованная Леля повела Яшу в музей. Она, как никто, знает французов эпохи Людовиков!
Выйдя из музея, Яша поблагодарил ее и... пошел к троллейбусной остановке. "Не произвожу на него никакого впечатления!" -- это ее озадачило. Может быть, она ненаблюдательна? Как было у них с Игорьком, в девятом классе? А с лейтенантом Викой, в отцовском госпитале? А ассистент отца Владлен? Владлен каждое утро под окном маячил...
Леля попала, по ее собственным словам, в "дикое" положение. Яша не пытается даже ухаживать! Более того, позволяет себе отчитывать ее. Вчера прямо так и сказал: "Ты разговариваешь с людьми, будто делаешь им одолжение. Зачем ты хочешь казаться хуже, чем на самом деле?.."
"Как он смеет!"
В другой раз он ругал ее за ложь, за преувеличения: "Очаровательно! Гениально!.." Она опять возмутилась: "Как он смеет!.."
Она никогда не лгала Яше. Но однажды перебила его самоуверенным возгласом: "То, о чем ты рассказываешь, я уже знаю. От Бориса Александровича... Как, ты о нем не слыхал? Академик..." -- И она назвала известное имя...
Конечно, она не лгала, но слова, которыми она выражала свои чувства, он прав, почти всегда были сильнее этих чувств: "Чудесно! Очаровательно! Гениально!"
Когда Лелю убеждали, что она не права, она обезоруживающе виновато улыбалась и говорила: "Errare humanum est" (человеку свойственно ошибаться).
Она не прочь щегольнуть латинской фразой?
Достаточно зайти в университет, чтобы сразу убедиться: самые "ученые" люди там -- первокурсники. Они поразят пришедшего каскадами латинских пословиц, мудреных афоризмов, классических изречений -- всем, что только сейчас, день, неделю назад услышали на лекции, на семинарском занятии, у старшекурсников. Этим ученическим цитатометанием болеют, как корью, все. Одни излечиваются ко второму курсу, другие -- позже. Хроническим этот детский недуг остается лишь у самых поверхностных людей...
Она не прочь щегольнуть латинской фразой?!
Как-то, когда она занималась в читальне, ее отвлекли знакомые шаги, неторопливые, тяжелые.
"Узнаю его по шагам? -- Леля усмехнулась: -- Чушь!" -- Она быстро подняла глаза и -- увидела, как он смотрел на нее, остановившись у двери, вытянув шею и, казалось, что-то шепча...
Назавтра она ждала его на том же месте, невдалеке от входа.. Прошаркал подошвами Сергей Викентьевич, протопали часто-часто первокурсницы, наконец кто-то прошагал тяжело и неторопливо, но не так, как Яша.
Леля сделала вид, что не смотрит на дверь.
Заглянул Юра.
"Тьфу ты!"
Юра спросил, не видала ли она Яшу.
-- Не видела я твоего бога! -- в сердцах бросила она.
-- Э-э! -- протянул Юра. -- Ты чего задираешься?
Он исчез и минут через десять вернулся с книгой в обложке цвета морской волны: "Морская авиация на войне... Открыл нужную страницу, показал Леле, чтоб пробежала взглядом "от сих до сих"...
Неведомый Леле летчик, Герой Советского Союза, рассказал, как сбили его самолет над Норвегией. Экипаж выпрыгнул с парашютом. Когда парашют раскрылся, с ног летчика сорвало унты, они упали в Тана-фиорд, ледяной, парящий... Штурман самолета-торпедоносца Я. Гильберг отрезал от своего мехового комбинезона рукава и натянул их своему летчику на ноги. "Не Яша, -писал летчик, -- я бы остался без ног, самоваром. А вернее, не добрался б до линии фронта. Сгинул бы среди скал..."
У Лели кровь бросилась в лицо.
"А Яша об этом... ни слова?! Бог мой, ни слова о том, что в лютый мороз отрезал рукава комбинезона для товарища!.. Ни одного слова!.. За все время..."
Леля листала книгу машинально, не запоминая ни строчки: спохватившись, она ушла в дальний угол, повернулась спиной к двери и, зажав уши, попыталась читать.
Яша не появился и на следующий день. Леля была уязвлена.
Не позвонил, не предупредил...
На другое утро ноги сами привели ее к Яшиному дому. Она вошла в подъезд. Яша жил на первом этаже. Нужно было преодолеть четыре ступеньки. Всего-навсего. Леля долго стояла перед ними, прижимая к груди сумочку и покусывая накрашенные губы. Кто-то спускался по лестнице, она взялась за перила, но ноги не шли. В конце концов она рассердилась: "Пора вытравить из себя бабу!"
Леля толчком открыла обитую войлоком, с оборванной клеенкой, дверь. Не дослушав соседей, постучалась к Яше.
Он читал газету, сидя на диване, обтертом, продавленном -- "ложе для одногорбого верблюда, -- позднее смеялась Леля. -- В выеме можно пристроить горб..."
Яша повернул к ней лицо. Антрацитовые глаза его стали такими, как тогда в читальне...
Не колеблясь больше, Леля подошла, и присев рядом с ним, поцеловала его.
Теперь ей чаще всего вспоминалось именно это.
И потом... разве не ей... не ей... посвятил он!.. -- Она вспоминала беззвучно шевеля губами:
В моей квартире, тесной и пустой
Она такой сияет красотой,
Как будто бы в жилище дикаря,
Какого-то сармата или скифа
Спустилась Эос -- юная заря...
Разве не ей посвятил?!
Леля терлась мокрым лицом о ковровую тахту, забывшись, восклицала горестно, на всю квартиру:
"Как он смел! Как он смел после этого!.."