Вечером снова заглянул Рожнов. Он ездил до тех пор, пока Леля не сказала в сердцах: "Репей!" и -- потянулась за своим плащом.
Сейчас ей было все равно куда идти, ее можно было увести даже в цирк, где ее всегда чуть мутило, не столько от запаха пропитанных конской мочой опилок, сколько от острот у ковра.
На улице все было на месте. Решетка забора. Каменная калитка. Шаровые фонари. Жизнь шла своим чередом. А у нее?
Леле стало страшно. Она вдруг явственно представила себя старой девой и непременно "кошатницей", которая отвращает студентов от литературы тошнотворной фразой из учебника: "Декаденты были гнилостным продуктом брожения и разложения..."
-- Леля, Лелечка! -- услышала она сзади испуганный голос Рожнова, -Куда ты?!
Леле очень хотелось побыть одной. Перебежав площадь, она свернула к набережной. Ей стало жарко, она распахнула плащ. Но и холодный влажный ветер с реки не успокоил ее.
Рожнов настиг ее на такси. Усадил рядом с собой.
На мутной, с нефтяными пятнами, воде колыхался белый частокол мачт. Возле узкой, лебединой чистоты яхты, под двумя парусами, что-то кричал, смеясь, аспирант Юрочка. Он пританцовывал на мостках, махал руками. В своей спортивной майке и светлом пиджаке, наброшенном на плечи, он был похож на спортсмена, который только что установил рекорд.
Рожнов провел Лелю по мокрым скользким доскам, придерживая ее за оба локтя. Сильным рывком он подхватил Лелю на руки и шагнул на осевшую под ним корму. Леля, обхватив его за шею, протестующе болтнула ногами.
-- Юра, принимай королеву! -- в восторге крикнул Рожнов. -- Подымай королевский штандарт! -- И он бережно опустил Лелю на колыхавшуюся под ногами яхту, едко пахнувшую краской.
Он снова выпрыгнул на мостки и поглядел на часы, видимо, ждал кого-то...
В ворота водной станции вкатилась, оседая на задние колеса, обрызганная, казалось, взмыленная, "Победа". Из нее выбрался, качнув машину, профессор Федор Филиппович Татарцев, какой-то большой чин, слышала Леля, и философ-языковед.
Тучный сутулый Татарцев двигался мелкими пингвиньими шажками. У него было открытое простодушное лицо деревенского парня и такое мокрое, словно он всю дорогу толкал свою машину.
Рожнов бросился навстречу, подхватил его под руку, почти волочил по мосткам. Видно, они были давно знакомы: Рожнов подсмеивался над решимостью Татарцева наконец-то ступить на его шаткую палубу.
Опершись коленом о корму яхты, Рожнов другой ногой оттолкнулся. Плюхаясь об воду, корма отошла от берега метров на десять.
Широко, по-морскому, расставив ноги в спортивных тапочках, Рожнов вскинул руки, потянулся блаженно, выдохнул с шумом -- и словно от этого выдоха, парус рвануло пузырем.
Яхта накренилась, и Федор Филиппович едва не вылетел за борт. Сполз со скамейки на дно, подальше от греха...
Рожнов передал команду Юре, "по линии комсомола", как сказал он, усмехнувшись, и прошел к середине яхты, поближе к Леле. Поставив ногу на скамейку, он вдохнул глубоко, раскинув руки.
Вольготно разлилась здесь река -- бирюзовая вдоль борта, густая, черная, с багровыми блестками -- на стрежне. Рожнову казалось, словно он плывет сейчас в свое будущее; в будущее доктора наук, яркое, может быть, как эта река.
Рожнов взглянул из-под руки на берег.
Какими смешными отсюда кажутся приготовишки водной станции! Сидят в своей плоской лодке, как в корыте, и невпопад разбрызгивают воду. Наверное, спят и видят себя рекордсменами...
Он молча стоял около Лели.
-- Мчимся, Леля... в будущее.
Леля посмотрела вниз, на железную полоску форштевня, которая не резала -- царапала воду.
-- Скользя по поверхности? -- горько усмехнулась она.
У Рожнова было такое ощущение, будто его стукнули между глаз.
"Умница", -- с восхищением подумал он, присаживаясь и подвигаясь к ней.
Они сидели теперь "коленки к коленке", отметил Юра с тревогой.
Он был на стороне Яши, а про женскую верность все знал от отца, инженера-металлурга, который говорил, что ему верна всю жизнь лишь доменная печь...
-- Леленька! -- мягко, вполголоса позвал Рожнов.
Леля по-прежнему в упор смотрела на воду. "И зачем я поехала? -испуганно-тоскливо подумала она. -- То Климовичи, то Рожнов..."
-- Леленька, -- громче повторил Рожнов. -- Хочешь быть... моим аспирантом? -- И с торжественной ноткой в голосе добавил: -- Моим первым аспирантом!.. Ну, вот тебе моя рука.
Пряча руку за спину, Леля сказала иронически, с усмешкой, мол, все это не больше, чем пустая шутка:
-- А ты не будешь мне мешать?
Но Рожнов почувствовал -- колени ее вздрогнули.
Вода вдруг стала густо-черной; усилилась рябь. Рожнов снял с себя пиджак и, как ни противилась Леля, накинул ей на плечи. От пиджака пахнуло табаком. Сразу стало теплее.
"Почему я отношусь к нему с таким недоверием? -- вдруг спросила себя Леля, глядя на цепкие сильные руки Рожнова, обхватившие канат. -- Я зла и... субъективна, Яша же говорил. Человек создает грамматику целому народу! Созывает конференции. Его задора, энергии на всю кафедру хватит".
-- Довольно шептаться по углам! -- Отчаянный глас Юрочки прозвучал как "караул". Устыдясь своего невольного выкрика, Юрочка начал шутливо оправдываться: -- На корме -- языкознание. На носу -- языкоблудие.
-- Не качай яхту! -- прикрикнул на него Рожнов. -- Начальство вылетит!
Леля не прислушивалась к голосам.
"Яша пожалел меня... -- смятенно думала она. -- Закисну в деревне?.. А когда Оксана пожалела его -- что он сказал?.. Значит, его жалеть -унизительно. А меня -- нет? Где же логика?
Там, конечно, отыщется какая-нибудь сиротка... Выпьет и поголосить не прочь: "Несчастненький мой..."
Ты эгоист, Яша, вот что! Ты не заслуживаешь, чтобы о тебе даже думали!.. Унизил, как мог..."
За кормой поклевывала носом зеленая яхта, под тремя парусами.
-- Стопушечный фрегат! -- воскликнула Леля с усмешкой. -- Физики. Вечные победители.
Рожнов искоса наблюдал, как выплывает сбоку зеленый нос. "Вымпел на мачте. Гоночная". Зеленая корма насмешливо вильнула рулем, кто-то просипел оттуда.
-- Слабаки! Девушка, с кем вы связались?!
Рожнова обдало брызгами. "Обгонять?!"
Свирепо выкрикнув несколько команд, Рожнов оттолкнул плечом Юру, круто и умело повернул руль. Яхта вильнула к зеленой корме.
"Нако-ся, выкуси!"
Паруса "стопушечного фрегата" затрепетали, как крылья птицы, пойманной в силки. Рожнов подводил яхту ближе, ближе, -- "закрывал гонщикам ветер".
Зеленая корма бранилась люто, на все голоса.
-- Серега, пиратствуешь? -- наконец, просипел бас. -- Не по закону... Ну, отпусти душу на покаяние.
-- Федор Филиппович, дайте им удавку!..
ИЗ ЧАСТИ ВТОРОЙ
I
Может быть, на яхте Юра и простыл. Какой-то на всех стих нашел. Пели и кричали, как сумасшедшие. Рожнову как с гуся вода. А вот Юра стал заходиться в кашле. Бухал пронзительно. Не кашель, а собачий лай...
Однажды так завыл на занятиях французским языком; их вела дочь академика Родионова ядовитая Эльвира Сергеевна, которую студенты звали "мадам пардон". Эльвира надела свою модную шляпку с вырезами, которые она называла "мыслеотводами", и повела Юру в университетскую поликлинику, где установили, что у Юры воспаление легких.
Начали звонить в больницы. Мест нет.
Отец Юры, главный инженер завода, жил под Москвой, часа полтора электричкой, и Эльвира вызвала такси.
-- Пардон, Юрочка, -- сказала она. -- Ты поедешь к нам. Иначе все это может плохо кончиться...
Юра лежал в кабинете Сергея Викентьевича на раскладушке (чтоб подальше от детей, -- распорядился Сергей Викентьевич), и даже пустой кабинет наводил на него трепет...
Он бывал здесь, рылся в книжных шкафах, впервые прочитал тут письма Чаадаева в дореволюционном издании, с ятями; листал уникальные летописные своды и даже Ветхий и Новый завет.