Нам, как особым экзотическим гостям, выделили ламу-экскурсовода, который показал, кроме всего прочего — даже монастырской кухни, — специальное помещение на втором этаже главного храма, где располагался внушительный макет «рая будды Амитабы», исполненный в стиле кукольного театра для дошкольников: с древом мира типа новогодней елки в центре всей композиции, в окружении кукольных небожителей и разбросанных повсюду кусочков сахара и конфет «Красная Москва» в блестящих обертках. Потом у нас была аудиенция у тогдашнего главы буддистов СССР бандидо-хамбо-ламы Сандо, а также у ламы-лекаря Мунко (будущего бандидо-хамбо-ламы). В свои профессиональные колдовские тайны высокие ламы нас, разумеется, посвящать не стали, проявляя неуместную, как нам казалось в данном случае, идеологическую корректность. Тем не менее посещение дацана произвело на меня совершенно неизгладимое впечатление. Это было мое практически первое реальное знакомство с неевропейской культурой: я находился в самом центре Азии, в максимальном отдалении от всякого моря, в мистической области «континентального максимума».
После посещения дацана наша спутница Ира уехала-таки в Кемерово, а мы с Димой разместились у Вадика. Его старший брат Леша жил отдельно с молодой женой и только что родившимся бэбиком. Вадик же пребывал в одной квартире с бабушкой, мамой (обе дамы, как и жена Леши, были из сибирских казачек) и папой — бурятским партийным номенклатурцем. Папа в основном квасил по министерствам с друзьями, но к нам отнесся очень великодушно. По его инициативе мама даже безвозмездно выдавала нам из семейной кассы карманные деньги по три рубля в день на человека (и это в течение всего нашего пребывания в Улан-Удэ, то есть недели две как минимум!). Ели мы вместе со всей семьей. Спали в отдельной комнате, как в двухместном гостиничном номере.
Вадиков папа познакомил нас, через свои партийные контакты, с местными востоковедами из АН Бурятской АССР. Люди, которых мы тут нашли, оказались учениками из группы Бидии Дандарона, имевшими контакты в Эстонии. Улан-удинские буддологи задарили нас индо- и тибетологической литературой, включавшей в себя несколько работ мастера. Я спросил, можно ли с ним повидаться, но оказалось, что он был в очередной раз осужден как диссидент (формально по уголовной статье) и недавно умер в заключении. Это, конечно, меня очень опечалило, ибо, отправляясь в Бурятию, я надеялся не только на колдовское пери-пери местных шаманов, но и на квалифицированное разъяснение отдельных мест из материала о технике тантрического[27] созерцания, опубликованного Дандароном в одном из тартуских сборников. Впрочем, его «Буддийская теория индивидуального Я», обнаруженная мной в числе подаренных изданий по истории и филологии Центральной Азии, многое проясняла в этом вопросе.
В «Хронике текущих событий» (1972, выпуск 28) появилась следующая статья.
«Улыбка Будды (Новое дело о ритуальных жертвоприношениях)
С 18 по 25 декабря 1972 г. в народном суде Октябрьского р-на г. Улан-Уд э проходил судебный процесс над научным сотрудником Бурятского института общественных наук (БИОН) Сибирского отделения АН СССР Б. Д. Дандароном, обвинявшимся по ст. 227 ч. I („Посягательство на личность и права граждан под видом совершения религиозных обрядов“) и ст. 147 ч. III („Мошенничество, то есть завладение личным имуществом граждан или приобретение права на имущество путем обмана или злоупотребления доверием, причинившее значительный ущерб потерпевшему, либо совершенное особо опасным рецидивистом“) УК РСФСР…
Б. Д. Дандарон — крупнейший ученый-буддолог, родился в 1914 г., был репрессирован в 1937 г. по ст. 58 тогдашнего Уголовного кодекса, получил второй срок в 1947 г., отсидел почти 20 лет, в 1956 г. полностью реабилитирован. На теперешнем процессе Дандарон обвинялся в организации и руководстве в 1971–1972 гг. „тайной буддийской сектой“; в частности, Дандарону и восьми его „ученикам“ инкриминировалось отправление на дому религиозных обрядов-согшодов (в городах Ленинграде, Тарту, Улан-Удэ, Кижинге), сопровождавшихся „кровавыми жертвоприношениями“, „ритуальными совокуплениями“, свидетельствующими о „cексуальном мистицизме“ членов „секты“. В числе формулировок обвинения фигурировали также „покушения на убийство и избиения бывших членов секты, пожелавших порвать с ней“, и „связи с заграницей и международным сионизмом“…
27