Судьба письма Осинского такова. Оригинал был возвращен автору со следующей запиской Сталина:
«Тов. Осинскии!
Если подумаете, то поймете, должно быть, что Вы не имеете никакого основания, ни морального, ни какого-то ни было, хулить партию, или брать на себя роль супера между партией и оппозицией. Письмо Ваше возвращаю Вам, как оскорбительное для партии. Что касается заботы о Смирнове и др. оппозиционерах, то Вы не имеете оснований сомневаться в том, что партия сделает в этом отношении все возможное и необходимое. И. Сталин». 3/1-28 г.
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 780. Л. 14. Машинопись. о
В архивном деле имеется и рукописный вариант, написанный под диктовку, с правками Сталина. (Там же. Л. 15.)
На другой день Н. Осинский пишет И. В. Сталину:
«Тов. Сталин, мне не нужно ни много, ни мало раздумывать над тем, могу ли я быть арбитром между партией и оппозицией или кем бы то ни было. Вы мою точку зрения и психологию понимаете в корне неверно.
Что решение насчет высылок было принято партийной инстанцией, этого я не знал и добросовестно думал иначе. В протоколах П Б я его не нашел — может быть, было принято секретно. Обращение мое к Вам было сугубо личным. Письмо я писал лично на походной машинке (так же, как и это) и лично занес его в ЦК. Я бы занес его на дом, но в 1924 г. пробовал это сделать и был направлен в Ваш секретариат, хотя речь шла об очень секретном деле. На данном письме написал «личное», полагая, что личные Ваши письма секретарями не вскрываются.
Моя психология состоит в том, что я считаю себя вправе иметь самостоятельное мнение по отдельным вопросам и это мнение высказывать (иногда — в самых острых случаях — только лично Вам, или Вам и Рыкову, как Вы помните, — во время съезда).
За последнее время я получил по этой части два урока. Насчет хлебозаготовок Рыков сказал, что мне надо «залить горло свинцом», Вы мне возвратили письмо. Ну что ж, если и этого нельзя, буду с этим считаться.
А ведь чего проще: отпустите меня за границу поработать год над книжкой — и совсем от меня не будет докуки.
С товарищеским приветом Осинский
4.1.1928
P. S. Это письмо попытаюсь переслать Вам «только лично, с распиской на конверте».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 780. Л. 16. Машинопись с правкой автора. Подпись и постскриптум — автограф.
16 сентября 1929 года
Шифром
Сочи. Сталину
Телеграфируй твое мнение о кандидатурах на пост Начпура. Лично выдвигаю кандидатуры — Якира или Гамарника. Кое-кто называют фамилии Постышева и Картвелишвили. Вопрос необходимо разрешить скорее, так как создается нехорошее впечатление ввиду отсутствия заместительства Бубнову.
Ворошилов».
АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 74. Л. 3. Автограф.
К. Е. Ворошилов был наркомом по военным и морским делам СССР, председателем Реввоенсовета СССР. Он предлагал на освободившийся пост Начпура — начальника Политического управления РККА — вместо перешедшего наркомом просвещения А. С. Бубнова назначить И. Э. Якира, командующего войсками Украинского военного округа, или Я. Б. Гамарника, первого секретаря ЦК КП(б) Белоруссии. П. П. Постышев был тогда секретарем Харьковского окружкома и горкома партии и одновременно секретарем ЦК КП(б) Украины, Л. И. Картвелишвили — председателем Совнаркома Грузинской ССР.
На следующий день пришел ответ:
«Ворошилову. Можно назначить либо Якира, либо Гамарника, остальные не подходят. Сталин». (Там же.)
Политуправление Красной Армии возглавил Я. Б. Гамарник, мог бы и Якир.
«Уважаемый тов. Сталин!
Простите за смелость, но я решила написать Вам письмо. I обращаюсь к Вам с просьбой, и только Вы, один Вы можете целать это, вернее, простить моего мужа. В 1929 году он в пьяом виде сорвал Ваш портрет со стены, за это его привлекли к ответственности сроком на три года. Ему еще осталось сидеть 1 год и 2 месяца, но он этого не вынесет, он болен, у него туберкулез. Специальность его — слесарь, из рабочей семьи, никогда ни в каких контрреволюционных организациях не состоял. Ему
27 лет, его сгубила молодость, глупость, необдуманность; в этом он уже раскаивается тысячу раз.
Я прошу Вас, сократите ему срок или же замените принудительными работами. Он и так жестоко наказан, раньше, до этого, он был два года слепым, теперь тюрьма.
Я прошу Вас, простите ему, хотя бы ради детей. Не оставьте их без отца, они Вам будут вечно благодарны, умоляю Вас, не оставьте эту просьбу безрезультатной. Может, Вы найдете хоть пять минут свободного времени сообщить ему что-нибудь утешительное — это наша на Вас последняя надежда.
Фамилия его Плескевич Никита Дмитриевич, сидит в г. Омске, статья 58, вернее, в Омской тюрьме.
Не забудьте нас, товарищ Сталин.
Простите ему, или же замените принудительными работами.
10. XII-30 г.
Жена и дети Плескевич
Я могу Вам выслать копию приговора, только, пожалуйста, откликнитесь. Не забудьте».
Откликнулся. Не забыл. Прочел письмо обезумевшей от горя простой крестьянки, возмутился сумасбродством местных подхалимов и отдал соответствующее распоряжение, о чем свидетельствовал вот этот документ:
Телеграмма
Новосибирск ППОГПУ Заковскому
По приказанию тов. Ягода Плескевич Никиту Дмитриевича освободить тчк HP 13566 Буланов.
Секретарь коллегии ОГПУ Буланов
28 декабря 1930 года
ЦА ФСБ. Ф. 2. On. 9. Д. П. Л. 76, 80.
Приведенное ниже письмо направлено не позднее 24 июля 1930 года.
«Уважаемый Иосиф Виссарионович,
сей документ, не в пример тому, который я направил Вам полгода тому назад, будет касаться только лично меня.
Отягощенный долгами (коих у меня 14 тысяч), семьей и прочими1 грехами, накопил я страсть сколько материалов для того, чтобы написать какую-то большую и современную вещь. За оную
вещь приняться мне сейчас трудно, так как вынужден я писать рассказики для того, чтобы питать семью, финансового инспектора и сглаживать прочие несуразности нашей писательской жизни. Давно уже А. М. Горький зовет меня и звал поехать в Италию для того, чтобы там посидеть в тени соответствующих деревьев и камней и написать кое-что посолиднее. Сейчас я обратился к нему с просьбой, чтобы он поддержал мое ходатайство перед Союзным Правительством о разрешении мне выехать на полгода с семьей (три штуки ребят и жена) в Италию и чтобы мне разрешили и выдали валюты на 1000 долларов. С такой просьбой я и обращаюсь к Вам. Я сам понимаю, что деньги сейчас — валюта — куда как нужны для Республики, но в Америке и в Японии идет моя пьеса «Бронепоезд» в больших и хороших театрах, я думаю, что за границей мне будет легче заставить эти театры заплатить мне авторские и из этих авторских я берусь возвратить ту сумму, которую даст мне Наркомфин. Кроме того, у меня заключен договор с крупнейшим издательством в Европе «Ульштейн» на тот роман, который я думаю закончить в Италии, и, реализовав этот роман, я тоже смогу вернуть деньги. Полагаю, что трудами своими в пользу Республики я заслужил некоего доверия.
Второе, почему я обратился к Вам, — таково: после знаменитой истории с Б. Пильняком у советской общественности создалось к попутчикам некое настороженное внимание и наряду с Евг. Замятиным и другими довольно часто упоминалось мое имя, как упадочника и даже мистика. Заявления эти остаются на совести наших критиков и вызваны они были книгой моей «Тайное тайных» и некоторыми рассказами, от стиля которых я сам теперь отказался и мотивы коих были вытянуты к жизни из моих, чисто личных, плохих настроений. Теперь я и сам с удовольствием бы от них отказался, но что написано пером — да и вдобавок «вечным» — того не вырубишь топором. Сейчас я побывал во многих местах России, съездил с писательской бригадой по Средней Азии — в самой отсталой Советской республике Туркмении — и сам я чувствую, и другие говорят, что дух мой стал крепче. Но, — известная тень правого попутчика еще лежит на мне густо, и я думаю, что если б я под просьбу о паспорте, где будет указано, что Н-ый писатель намерен уехать с женой, детьми, не исключена возможность, что некоторые органы отнеслись бы к этому с иронией и подумали б: «Куда это он едет. Не лучше бы ему посидеть на месте и прочее», а что касательно денег, то их бы и без иронии не выдали б, так что даже получив паспорт, я бы не смог выехать.