— Тормози!
— Вот тварь! Тачку мне поцарапал!
Клянусь, у Горозии будто планку срывает. Неадекватным становится. Я его таким никогда не видела.
— Леван! Пожалуйста! Умоляю! Не надо! — судорожно цепляюсь пальцами правой руки за ручку.
Он, стиснув зубы, вжимает педаль газа в пол. Да только Kаwаsаki, естественно, разгоняется куда быстрее.
Снова опасные шахматы, но внезапно дорога сужается. Из-за проводимых ремонтных работ она становится двухполосной.
Марсель решает этим воспользоваться. Держась перед нами, резко сбавляет скорость. Почти останавливается.
— Жми на тормоз! Ты собьёшь его!
— Очканёт.
— Тормози!
Всё, что происходит дальше, — это секунды истинного кошмара.
Марсель, понимая, что этот идиот несётся тараном прямо на него, буквально в последний момент вынужденно берёт правее.
Я, бьющаяся в панике и истерике, в этот же миг отстёгиваю ремень и выкручиваю руль влево, отчего машину заносит на обочину.
Наши действия позволяют избежать столкновения, но…
Краем глаза я вижу то, что отпечатается намертво на сетчатке.
Другой водитель совершая обгон, не предвидел того, что мотоциклист выскочит навстречу.
Мотоциклист же совершить ещё один манёвр просто не успел…
Глава 47
Несколько дней спустя
— Точно хочешь пойти вместе со всеми?
— Да, — уверенно отвечаю, глядя на бабушку Алису, сидящую за рулём.
— Хорошо. Удачи тебе, дорогая, — она ласково касается моей щеки. — Я приеду за тобой. Буду ждать на парковке.
Киваю и покидаю её машину. Щурясь от лучей утреннего солнца, перехожу дорогу.
Наперерез к калитке шагает Петросян, который тут же реактивно ускоряется и делает вид, будто бы меня не замечает.
Вдохнув порцию кислорода в лёгкие, захожу на территорию школьного двора следом за ним. Пока иду до крыльца, у которого собрались оба одиннадцатых, ощущаю на себе взгляды едва ли не каждого из присутствующих.
Ещё и катастрофически тихо становится. Они все резко замолкают, прекращая болтать.
— Так, Петросян, Джугели, — Матильда Германовна отмечает фамилии в приказе, задержав на мне обеспокоенный взор.
— Здравствуйте.
Останавливаюсь чуть в сторонке, у клумбы.
— Звоню Зайцевой, только её не хватает. Где мой телефон? Неужели на столе забыла? — цокает языком, повторно инспектируя содержимое своей сумки. — Стойте здесь, ребята, никуда не уходите. Сейчас вернусь, — наставляет строго перед тем, как исчезнуть в дверях.
«Отделалась царапиной на лбу»
«Ага. Жива-здорова, в отличие от Абрамова»
«Нет, ну какая тварь!»
«Мозги ему сколько делала, а сама, считай, почти замужем была»
«С обоими крутила»
«Мне она сразу не понравилась. Мутная»
«Жаль пацана»
«И хватило ж наглости сюда припереться»
Вот такие реплики до меня доносятся. Да, произнесённые в пол голоса, но всё же так, чтобы я их обязательно услышала.
— Какого хрена ты сюда заявилась, крыса?
Передо мной агрессивно настроенный Ромасенко, и в глазах его столько ненависти, что становится не по себе.
— Чё молчишь, дрянь конченая? — за предплечье хватает, больно его сжимая.
— Отпусти.
— Не трогай её, Макс, — вступается за меня Горький.
— Собираешься защищать? Ты серьёзно? — нехотя разжимает пальцы и поворачивается к нему.
— Оставь её, сказал! — цедит Паша.
— А если нет, то чё? — бычится сын директрисы.
— Не нарывайся.
— Чего? — прищуривается. — Ты попутал?
— Немедленно прекратите! — кричит Полина.
Однако Ромасенко уже толкает друга, а Горький толкает его в ответ.
— Хватит, ополоумели на пару? Сейчас не время для разборок, — встаёт между ними Денис.
— Кого рядом с ней увижу, — показывая на меня, громко произносит Максим, — раскатаю. Я не шучу, мать вашу! — угрожает, сверкнув глазищами. — Не смейте ваще говорить с этой падлой… Не смотрите на неё даже. Не существует её для нас больше. Все услышали?
— Что там у вас происходит? — на крыльце появляется встревоженный классный руководитель.
— Всё в порядке, — успокаивает её Филатова. — Вы дозвонились Зайцевой?
— Да, — женщина, запыхавшись, спускается по ступенькам. — Можем выдвигаться. Женя проспала, приедет на такси прямо к ППЭ[32].
— Ясно. Одиннадцатый «А», внимание! Парами проходим к автобусу! — командует староста.
Свободный хлопает Ромасенко по плечу.
— Пошли.
Максим сплёвывает в мою сторону и, ругнувшись, направляется к калитке следом за одноклассниками.
— Выбираем себе место и не пересаживаемся. Я составляю список для ДПС. Котов, где белая рубашка? Что за голубой горошек?
— Филатова, не нуди с самого утра!
— Петросян, почему в чёрной футболке?
— Потому что ЕГЭ по математике — это, блин, траур.
— Согласен.
— Дураки!
— Как ты себя чувствуешь? — обращается ко мне Матильда Германовна, замыкающая строй.
Молчу, опустив глаза, и, к счастью, диалог, который не задался, дальнейшего продолжения не имеет, поскольку с ней в беседу вступает водитель.
Захожу в автобус и знаете, пока иду в конец салона, вдруг чётко понимаю, что учебный год заканчивается ровно также, как начался.
Я снова для этих людей чужак.
И я опять персона нон-грата.
Человек, которому в открытую объявлен общеколлективный бойкот.
Правда, принципиальная разница в том, что сейчас у меня нет ни сил, ни права на борьбу.
Я ведь действительно всё это заслужила.
— Привет, Та-та — здоровается со мной Мозгалин, сидящий у окошка.
— Привет, — выдыхаю я, забиваясь в противоположный угол.
— Во время поездки не едим, не мусорим и не шумим. Всем необходимо пристегнуться.
Натягиваю потрёпанный ремень. Защёлкиваю.
— Германовна, вы прикалываетесь? Даже если водила — Шумахер, эта старая, фырчащая колымага максимум сорок кэмэ в час поедет.
— Я повторяю, пристёгиваемся! Иду проверять. Полиночка, ты всех записала? Мы никого не потеряли?
— Все на месте, — докладывает староста.
— Горький, мне тебя самой пристегнуть, что ли? Петросян, сел! Не трогаем форточки и не суём туда свои руки!
— Жарко.
— Вепренцева, это что такое? — возмущённо осведомляется учительница.
— Формулы.
— Я вижу! Почему они на твоих коленках? Немедленно всё стирай! Тебя с позором выгонят с экзамена.
— Ну, мы едем или как? — теряя терпение, интересуется водитель.
— Да. Едем.
До того, как трогаемся, чувствую, что соседнее место кто-то занимает.
— Расскажешь, что там было на самом деле? — слышу голос Илоны и открываю глаза.
Вебер, в отличии от остальных, смотрит на меня без злости и порицания. С сожалением.
— Лучше тебе отсесть.
— Никто не будет указывать мне, с кем общаться, а с кем нет, — чеканит она холодно, бросая взгляд на Ромасенко.
— К тому же, кому-кому, а нам не привыкать быть изгоями.
Филатова тоже нарушает правило, опускаясь на пустое сиденье, которое находится передо мной.
— Я не хочу ни с кем говорить.
— Тата…
— Ушли обе! — гоню их от себя в грубой форме.
Илона принимает мои слова молча. Филатова перестаёт улыбаться. В глазах в ту же секунду появляются слёзы обиды.
Расскажешь, что там было на самом деле?
Нет.
Даже им.
Не могу.
Отворачиваюсь к окну. Прислоняюсь лбом к стеклу и прикрываю веки.
Монотонно тикают часы.
Идёт третий час экзамена.
В аудитории очень душно, несмотря на то, что все окна распахнуты настежь.
Поднимаю руку.