мажорки и прочий народ, который готов в два раза переплачивать, лишь бы
на соседней беговой дорожке с тобой бежал не какой-то там слесарь, а
генеральный директор фирмы, в которой этот слесарь работает.
— Закроешь сама? — идет Лена к своему столу, скрипя кедами по
линолеуму.
В лаборатории универа нас осталось двое, потому что ни у нее, ни у меня, белки так и не приобрели те свойства, которые позволили бы нам обеим
получить через две недели зачет.
— Угу… — отвечаю, продолжая бессмысленно пялиться в окно.
— Люба!
Подскакиваю на стуле, обернувшись.
— Я говорю «ушла», — закатывает Лена глаза.
— Пока, — вздыхаю, вытягивая перед собой ногу и поправляя черные
толстые колготки.
Возвращаться сейчас домой нет никакого желания, поэтому достаю из под
стола свою спортивную сумку и тащусь к вешалке, распуская по дороге
волосы.
Глава 8. Люба
— Из-вини-те… — вваливается в автобус пожилой мужчина с елкой и
маленьким мальчиком в зеленом комбинезоне.
Жмусь к поручню, закрываясь рукой от колючих веток, которые лезут прямо
в лицо. Моя спортивная сумка съезжает с плеча.
— Алеша, — выдыхает мужчина. — Проходи, давай-давай…
Карапуз карабкается на верхнюю ступеньку и, плюнув на елку, хватаю его
за капюшон до того, как он, не дай Бог, оттуда упадет!
Иголки царапают щеку.
Жмурюсь, пища:
— О-о-й…
— Да что ж такое! — восклицает мужчина.
— Да помогите ему, молодежь! — женский голос за спиной. — Чего
смотрите!
Через секунду мне становится легче дышать, и я кажется сохранила свои
глаза целыми и невредимыми. Два промоутера-снеговика в белых ватных
костюмах пристраивают елку у противоположной стены, и двери с
шипением закрываются.
Отряхиваю грудь и поправляю шапку, глядя вниз на маленького Алешу. Он
хлопает глазами, осматривая мою белую лохматую шубу из искусственного
меха, и спрашивает:
— Снегуочка?
— Угу… — рассматриваю его румяные детские щеки.
Я мечтаю о своем Алеше. В последнее время это стало какой-то
навязчивой идеей. Так хочется прижать к себе что-то вот такое же —
маленькое и родное. Но эти мысли постоянно омрачает другая — я и о
себе-то толком позаботиться не могу. Я бы никогда не призналась, но если
бы не Глеб, я бы наверное пропала. У меня нет “зубов”. Так мой брат
говорит. Почему-то он предпочитает вытаскивать наружу только мои
отрицательные качества, вроде “ты наивная, капец” или “просто научись
прогибать людей. Пока не попробуешь один раз, не поймешь, как это
работает”.
Я не знаю, откуда у людей берутся те самые “зубы”. В детстве мне никто не
посчитал нужным о них рассказать, а без них, судя по всему, в этой жизни
далеко не уедешь, и если бы я хоть одному своему знакомому рассказала о
своих “материнских” фантазиях, они бы покрутили пальцем у виска. При
чем не у своего, а прямо у моего.
Просто в моей голове фантики и бантики. Так мой брат считает, и здесь я с
ним согласна.
— Спасибо… — отодвигает мужчина норковую шапку и промакивает лоб
квадратиком носового платка. — Поблагодари девушку, — обращается он к
мальчику.
— Спасибо, — звонко объявляет тот.
Дотянувшись до кнопки, щелкаю по ней пальцами, требуя себе остановку.
Сойдя с автобуса, чертыхаюсь, забрасывая на плечо сумку и пытаясь
отрыть в кармане шубы телефон.
— Да? — отвечаю, стянув с руки розовую варежку.
— Я не понял, — с претензией заявляет Глеб. — Почему подробности
твоих субботних похождений я узнаю из телека?
— Это была не я, — закатываю глаза.
В том ролике обо мне информации кот наплакал, но я все равно понятия не
имею, где они ее нашли. Видимо, в наше время найти человека — это
никакая не проблема.
— Ну-ну, — тянет он. — “Девятнадцатилетняя студентка Любовь
Стрельцова”, — цитирует сухо. — Собирался заняться твоим собачником, а
там уже оказывается и дело заведено. Твой друг мэр подсуетился.
— Дело? — останавливаюсь посреди тротуара, игнорируя последнее
замечание.
— Да, Люба, — вздыхает он. — Об уголовном правонарушении, повлекшем
причинение вреда здоровью.
— И что ему будет? — тараторю я. — Я же здорова!
— Здорова?
Он снова цитирует, только на этот раз медицинское заключение, которое
понятия не имею как к нему вообще попало:
— “Повреждения длинной малоберцовой мышцы без повреждения
сухожилий…”
— Вдруг он не виноват? — перебиваю я.