– Верю!
И весь спектакль до конца прошел на какой-то возвышенной ноте, все долго аплодировали, а завклубом сказал:
– Если такое покажете на вечере, успех обеспечен. Такая игра, даже не верится.
А Марта, когда возвращались после репетиции, сказала:
– Вы просто заразили меня своей энергией, я действительно почувствовала себя невестой командира. Боюсь, второй раз так не получится.
Новогодний праздничный концерт начался с выступления хора, в котором были заняты все участники. Спектакль шел последним номером и прошел на ура. И в селе, и на лесоучастке о нем говорили еще долго, хвалили артистов. А Ножигов, встретив Алексеева, сказал:
– Не тем занимаешься, Гавриил Семенович, надо было тебе в артисты подаваться.
– А тебе, с твоим голосищем, в певцы. Забыл, как тебе хлопали?
– Хлопали. Но вообще-то я, как и отец, хотел историей заняться, до сих пор как увижу книгу по истории, сразу в груди легко, словно подарок получил.
– А что помешало?
– Обстоятельства сильнее нас.
– Но у человека всегда есть выбор.
– Выбор есть – согласен. Но обстоятельства, повторяю, сильнее. Ты, Гавриил Семенович, еще молодой и жизнь твоя шла гладко, а вот столкнешься, – Ножигов замолчал, подыскивая нужное слово, – со стеной на пути. Так не лбом же ее разбивать?
– Отец говорил, я не помню, от мамы услышал, если будешь думать не о себе, а о других, все преодолеешь.
– Может быть, – как-то потерял интерес к разговору Ножигов. – Ладно, увидимся.
И зашагал прочь. Алексеев глядел ему вслед, но думал о Марте. После Нового года они не виделись, проводил после спектакля, а договориться о встрече не догадался, и теперь думал, не будет ли назойливостью, если он зайдет к ним. Так до воскресенья и пробыл в сомнениях: идти не идти.
Пошел.
Постучал и, услышав «Входите!», с замиранием сердца переступил порог и, тщательно выговаривая слова, поздоровался:
– Гутен таг!
Что Августе Генриховне явно понравилось, и она приветливо откликнулась:
– Гутен таг!
Марта, скрывая улыбку, прикрыла ладонью рот.
Августа Генриховна что-то сказала по-немецки и вышла.
– Сейчас будем пить чай. Видите, какие чудеса делает знание немецкого. – Марта улыбнулась. – Шучу. После того случая мама вас зауважала. Вы ей нравитесь.
– А вам?
– Разве мало, что нравитесь моей маме?
– Вы не против, если я иногда буду к вам заходить? – многое скрывалось за этим вопросом, и, понимая это, Марта, тем не менее, впрямую не ответила:
– Приходите, мама будет рада. Выучите что-нибудь еще по-немецки.
– Вы согласитесь быть учителем?
– Как вам откажешь.
– Может, завтра и начнем?
– Надо подумать, – Марта сложила ладони, ребром прижала к губам. – Здесь мы будем мешать маме, значит, учить вас придется на улице. А я за день в лесу так промерзаю, что никуда из дома выходить не хочу. Может, перенесем учебу на весну?
– Мы можем это делать у меня. Я давно обещал маме познакомить вас. Ей не терпится вас увидеть. Как вы на это смотрите? Согласны?
Марта явно смутилась от такого предложения, глянула на дверь, словно нуждалась в материной подсказке, и сказала:
– Если можно, в следующее воскресенье.
– Хорошо, я за вами зайду.
Марта – ее растерянность и смущение не проходили – поправила волосы и встала.
– Пойду на кухню, помогу маме.
Алексеев тоже встал, и в узком проходе между топчанами они оказались лицом к лицу.
– Как бы я хотел снова стать командиром отряда.
– Почему?
– Тогда бы я имел право вас поцеловать…
– Разве для этого обязательно быть командиром? – Марта не договорила, Алексеев прервал ее слова поцелуем…
В коридоре послышались шаги, покашливание, и они испуганно отпрянули друг от друга и быстро сели, положив руки на колени. Вошла Августа Генриховна, глянула на них, сидевших в позе послушных учеников, и добрая улыбка мелькнула на ее усталом лице…
Матрену Платоновну о приходе Марты предупредил заранее, та радостно всплеснула руками:
– Наконец-то! А то все обещаниями кормишь. У нас есть немного сливочного масла, я приготовлю чохоон, она, наверное, никогда его не ела.