Продержится она и сейчас. Она еще нарожает Гане детей, и будет жить с ним долго и счастливо.
После ареста Марты Алексеев был сам не свой, приходил на работу и сидел, уставившись в стену. Ни кладовщица Зина, ни Адам с Николаем лишний раз не беспокоили его. Вернувшись домой, Алексеев бесцельно слонялся по двору или сидел на крыльце, поглаживая Модуна и не замечая, как его атакует несметное полчище комаров.
Матрена Платоновна понимала страдания сына, но не понимала его бездействия:
– Помнишь, Ганя, слова отца?
– Конечно, помню. Если будешь думать не о себе, а о других, все преодолеешь.
– Правильно. А о ком сейчас думаешь ты?
– О Марте.
– Нет, сынок, ты думаешь о себе. Себя жалеешь. Ах, как тебе плохо. А ты поинтересовался, как там Августа Генриховна? Одна, больная. Мы могли бы поселить ее у нас. И ей хорошо, и мне будет веселей, а то целый день одна дома. Модун говорить не научился.
– Августа Генриховна шпрехает только по-немецки.
– А я буду по-якутски. Захотим, поймем друг друга.
– Мама, какая ты у меня! – Алексеев обнял мать, поцеловал в щеку. – Самая хорошая на свете!
– А ты что, только узнал об этом? – Матрена Платоновна лукаво глянула на сына.
Ганя был у нее поздним ребенком – появился, когда старшие сестры уже невестились. Поздним и последним. Из котомки выбитый прах – так говорят о последнем ребенке в семье. Рос Ганя хилым, часто болел, и Матрена Платоновна опасалась за его жизнь, но получилось по-иному, сестры одна за другой умерли от туберкулеза. А Ганю стал брать на охоту Иннокентий, брат Матрены Платоновны, и мальчик заметно окреп.
Учился он хорошо, все предметы давались ему легко, и Матрена Платоновна не могла нарадоваться, глядя на сына, и часто думала, будь отец жив, он гордился бы Ганей.
Жили, как все живут, бывало, и голодали. Матрена Платоновна как начала работать в колхозе дояркой, так и трудилась там все эти годы. Когда Ганю поставили председателем сельпо, он сказал, хватит, мама, тебе уже семьдесят, пора и отдохнуть. Но она оставила работу, лишь когда закончилась война, да и то с условием, что они заведут корову – не сидеть же ей целыми днями сложа руки. Держать корову было не просто, частникам выделяли покосы где похуже и сена на зиму не хватало, приходилось по копенке собирать по берегам рек и по полянкам в лесу. Однако Ганя согласился, и она была благодарна ему за это.
Все складывалось хорошо, не хватало лишь внуков. Матрена Платоновна уже не чаяла их увидеть, но появилась Марта, а с ней и надежда, что она еще успеет понянчить Ганиных детей. Однако бог судьбы Дьылга Тойон решил иначе, уготовив Гане и Марте трудную дорогу. Встали на их пути бездушные люди, не знавшие, что такое любовь. Это надо додуматься, посадить девушку в тюрьму лишь за то, что ее любят больше жизни. И Матрена Платоновна молила богов, чтобы помогли соединиться Марте с Ганей, защитили их любовь.
Сначала Августа Генриховна переезжать категорически отказалась, но вмешались ее подруги, начали уговаривать, сказал свое слово и Курт Якоби:
– Я думаю, будь здесь Марта, она тоже бы посоветовала вам переехать к Гавриилу Семеновичу. Не надо обижать отказом добрых людей.
И Августа Генриховна согласилась.
И сразу встал вопрос общения. Хорошо, если Августа Генриховна могла обойтись кивком головы или отрицательно мотнуть, в остальном она была подобна Модуну, который все понимал, но сказать не мог. Но если Модун говорить не мог, то Августа Генриховна принципиально не хотела. Ее молчание тяготило Алексеева, и он отдавал много времени изучению немецкого, и так увлекся, что даже в деловых разговорах иногда вставлял немецкое слово.
Но вскоре говорить по-немецки стало не нужно – Августа Генриховна, нарушив свою клятву, заговорила по-русски.
Когда ее, честно отработавшую всю жизнь, под старость арестовали, и только за то, что она немка, признали особо опасным элементом, в Августе Генриховне все запротестовало. Это была такая вопиющая несправедливость. Обида переполняла ее сердце. Арест производили русские и страшные слова о высылке прозвучали тоже по-русски, и она решила больше никогда не говорить на этом проклятом языке. И вот уже пять лет слово держала, хотя было несколько затруднительных моментов, когда говорить по-русски было необходимо, для блага своей же семьи. Но ничто не могло поколебать ее…
Однако понемногу ее ненависть к русским таяла, во-первых, жили они, во всяком случае, местные, не лучше. Их не называли спецпереселенцами, им не надо было отмечаться у коменданта, а в остальном их жизнь была похожа – минимум свободы и работа в таких же условиях. В колхозе многие жили даже хуже их. Наладились и отношения, если на первый взгляд местные держались настороженно, приглядывались, то вскоре исчезло и это. Немцы, правда, скорей всего по привычке, держались отдельно, но на работе этого различия не было. А дети, те, вообще передружились, вместе учились, вместе играли после уроков. Была еще одна особенность в отношениях, когда Августа Генриховна встречалась с местными, особенно пожилыми, на улице, всегда с ней приветливо здоровались – и эта черта, здороваться с незнакомыми, ее поразила. Было в этом что-то такое доброе, согревающее душу. И Августа Генриховна поняла, не надо отождествлять русских и власть – это не одно и то же. Поняла, но говорить по-русски не собиралась и старалась держаться от местных наособицу, что ей легко удавалось – из-за больных ног она почти не выходила из барака. И как Августа Генриховна поначалу воспротивилась, когда выяснилось, что ее дочь неравнодушна к председателю сельпо, и неважно, что он якут, для нее все говорящие по-русски были русскими. И она попыталась с помощью своих подруг внушить Марте, что немки должны выходить замуж за немцев – вон как тебя обхаживает Андрей Гарейс. Но послушная дочь проявила невиданное упрямство и не желала слушать никаких уговоров. И Августе Генриховне пришлось смириться. Да и что она могла сделать со взрослой дочерью? Смирилась, но жила надеждой, пройдет время и дочь образумится, надо только каждый день ненавязчиво внушать ей нужное мнение – капля и камень точит. И лишь после того, как Гарейс напал на Ганю, а тот не дал этому делу ход, она зауважала избранника дочери и уже другими глазами посмотрела на него – доброго, умного, честного – и одобрила выбор Марты.