Свеча загорелась слабым зеленым мерцающим светом. Гомус начал водить ладонями по пламени, что-то тихо бормоча. Свеча таяла, и блестящий черный стеарин капал на кости черепа. Когда первые капли достигли глазниц и челюстей, те вдруг озарились бледным красным светом, словно внутри черепа вспыхнул огонь.
— Повелитель Билаф ищет знамения, — зашептал колдун. — Слышите ли вы его, мертвые?
— Я слышу.
Голос прозвучал как морская волна на пустынном берегу, как холодный ветер, прошуршавший среди голых ветвей иссохшего дерева. Билаф поежился — ему вдруг стало зябко.
— Спрашивай, — сказал Гомус.
Билаф откашлялся — каждый раз, как ему приходилось прибегать к колдовству, ему становилось не по себе.
— Я хочу безопасного будущего для моего старшего сына Тобиаса ден Каринфа, — хрипло произнес он. — Я хочу, чтобы он женился на Надаме ден Эквин.
— Он женится на Надаме ден Эквин; после тебя он станет доммом Секки.
Голос доносился отовсюду и ниоткуда. Билаф слышал его в пульсации крови и в стуке сердца, но не ушами. Голос отдавался в его плоти. Он содрогнулся.
— Я также хочу, чтобы мой младший сын Каландрилл стал священником, — продолжал он.
— Каландрилл будет служить Дере.
Тембр голоса изменился. Уж не насмехается ли он над ним?
— Не будет ли он представлять опасность для Тобиаса?
— Тобиас унаследует то, что останется после тебя, — шепотом ответил голос. — Каландрилл не будет посягать на это.
Билаф вдруг почувствовал, что, хотя его и знобит, по лицу его течет пот.
— Благодарю, — сказал он.
— Меня позвали, у меня нет другого выбора, я должен отвечать. Я должен говорить правду и только правду, и я сказал то, что ты хотел услышать.
Огарок свечи растаял, и стеарин растекся по черепу. Фитиль вспыхнул и погас; глазницы потухли; голос смолк. Билаф встряхнулся.
— Что он хотел этим сказать? — пробормотал домм.
Колдун пожал плечами.
— Мертвецы говорят загадками.
— Но он сказал мне правду?
Гомус кивнул.
— Ты же слышал — мертвые не могут говорить неправду.
— Тогда все сходится. — Билаф встал, собираясь уйти. — Тобиас станет наследником, а Каландрилл — священником. Благодарю, Гомус.
— Я здесь, чтобы служить тебе, — пробормотал колдун, услужливо улыбаясь Билафу, торопливо покидавшему освещенную красным светом комнату.
Хотя весна уже делала первые робкие шаги по побережью Лиссе, по-зимнему холодные волны все еще яростно набрасывались на берега залива. А по улицам Секки уже гулял теплый ветерок, и Каландриллу стало жарко в плаще, благодаря которому он хотел пройти неузнанным. Он выбрал самый дешевый плащ во всем дворце, но все же он был явно богаче того, что здесь привыкли видеть, и бросался в глаза прохожим. На узких улочках квартала у Ворот провидцев никто таких одеяний не видывал, и на него начинали пялить глаза.
Каландрилл поймал на себе несколько взглядов и заволновался. А что, если его узнают? Или запомнят? Он сгорбился, глубже закутался в голубой плащ, торопясь прочь от любопытных глаз. Его так и подмывало накинуть капюшон на светловолосую голову, но он сдержался, понимая, что в такое теплое утро это привлечет к нему еще большее внимание. Билафа или Тобиаса узнали бы тут же, хотя они никогда и не появлялись в этой части города, разве что с какой-нибудь державной миссией. Уж во всяком случае, без вооруженной охраны или слуг они сюда не заходили. Младший же сын был менее известен, и мало кто знал его в лицо. Домм не раз говорил ему, что, несмотря на золотистые волосы, унаследованные от матери, и на внешнее сходство с ним самим, в нем нет того, что выделяет ден Каринфов из толпы, которой они управляют: ни грана царского величия отца и самоуверенности брата. Однако это, может, и к лучшему — он обернется незамеченным, и домм ничего не узнает.
Ему оставалось только надеяться. Билаф не поймет младшего сына, вздумавшего вдруг отправиться к самой обыкновенной гадалке; а если он еще докопается до истинных причин этого визита, то Каландриллу совсем не поздоровится. Каландрилл грустно улыбнулся, раздираемый страхом и решимостью довести задуманное до конца. Во дворце немало провидцев, предсказывающих будущее самыми разнообразными оккультными способами: на кофейной гуще, на костях с выгравированными стихами, на картах; там же жили астролог и некромант; и домм советовался с каждым из них. Каландрилл тоже мог бы обратиться к любому из них, но весть об этом мини-восстании тут же дойдет до ушей Билафа, а именно этого Каландрилл и боялся. К тому же он не доверял дворцовым магам, они явно потакают домму. А Каландриллу нужно честное, непредвзятое предсказание, не искаженное страхом впасть в немилость.
И, дождавшись подходящего момента, он как мог изменил свою внешность и выскользнул из дворца, а теперь вот идет по улицам Секки по направлению к Воротам провидцев.
Оказавшись в лабиринте улочек рядом с заливом, у городской стены, он остановился и принялся рассматривать дома. Самые высокие из них имели не более двух этажей. Плоские крыши, увитые побитым ветром виноградом, кустарник с набухающими почками, стены, настежь раскрытые дыханию весны, прилетевшей с теплым ветерком, ставни. Здесь, рядом с заливом, запах рыбы и смолы перекрывал вонь из сточных канав, проложенных еще по приказанию его прадеда.
Эти запахи пробудили в нем какое-то особое волнение. Он упивался ими, как будто вдыхал тончайший букет альданского вина. Сыновья домма были оторваны от жизни города и почти не выходили за пределы дворца, без конца готовясь к исполнению будущих обязанностей. Лишь изредка им позволялось навещать аристократов Секки. Каландрилл не сомневался, что Тобиасу эти запахи показались бы отвратительными и он ужаснулся бы, если бы узнал, что они так нравятся его брату. Каландрилл улыбнулся и решительно направился вдоль вывесок, раскачивавшихся над его головой на слегка тронутых ржавчиной цепях.
Несколько прохожих обернулись на него, но теперь ему было все равно — он был слишком возбужден, да к тому же большинство горожан, которых он встретил на пути, были так заняты своими делами, что вряд ли его запомнили. Он внимательно вглядывался во фронтоны, ища вывеску со знаком Ребы. Самая верная гадалка, так по крайней мере отрекомендовало ее большинство слуг, которых он очень осторожно выспрашивал. Ее знак — полумесяц в окружении звезд. Он пощупал кошель на поясе и при этом случайно задел за рукоятку короткого меча. Он так редко носил его с собой, что тут же занервничал, вспомнив, что бедняцкие районы Секки совсем небезопасны для жизни, несмотря на твердое правление его отца. Он грустно улыбнулся — Тобиас бы не испугался: в отличие от Каландрилла старший сын домма, хотя и чрезвычайно заносчивый и горделивый, — прекрасный фехтовальщик.
Каландрилл стряхнул с себя сомнения и вновь отправился вдоль оштукатуренных стен домов. Он слишком далеко зашел, чтобы сейчас смалодушничать и остановиться, к тому же разбойники и воры предпочитают более поздний час, темень, когда на улицах меньше караулов. Он отыщет Ребу и уговорит ее предсказать ему будущее. И тогда сможет сделать целенаправленный, а не просто эмоциональный выбор. И он шел и шел вперед, не удостоив взглядом зазывавших его ясновидцев. Ему нужен знак полумесяца.
Он нашел его на перекрестке, на потемневшем железном шесте; сделанный из дерева, некогда серебристый месяц от времени пожелтел, а три звездочки были заляпаны птичьим пометом. Знак был непримечателен, как, впрочем, и сам дом — узкий и одноэтажный, с одним-единственным подслеповатым окошком рядом с пятнистой дверью на проржавевших петлях. С крыши по стенам спускался чахлый виноград. Со стороны переулка глухая стена была разрисована непристойными рисунками; голубоватая штукатурка кое-где обвалилась, обнажив желтые оспины голого камня.
Каландрилл сглотнул, пытаясь подавить последние сомнения, и поскребся в дверь.
— Входи.
Голос, едва долетавший из глубины дома, звучал намного моложе, чем он ожидал, и мягче, почти музыкально. Каландрилл толкнул дверь и вошел.