Когда ко мне подсаживается парень, симпатичный, хоть и не из нашей тусовки, и говорит мне, что я очень красивая, я радуюсь и искренне ему улыбаюсь.
— Спасибо большое.
Ну вот, я тоже могу, и ничего страшного в том, чтобы попробовать пообщаться с кем-нибудь симпатичным. Гораздо лучше, чем изводить себя и проводить время до утра под снотворным.
— Арина? Классное имя, тебе идет, — продолжает парень и ведет взглядом по моей фигуре.
— Да…
Сейчас спрошу у него, как его зовут, и начала для диалога будет положено.
Застываю на полуслове, потому что… В зале неожиданно появляются они.
— Да…, - повторяю словно попугай и поскорее делаю очередной глоток из стакана.
А потом резко поднимаюсь с дивана и ноги сами несут меня через весь зал.
К ним несут. Сейчас, или никогда.
Иду, боже, я иду… к ним иду… Ближе, … Боже, дай мне побольше смелости… пожалуйста…
Встаю перед парочкой, заставляя тем самым остановиться и их. Смотрю прямо на Гордея, периферийным зрением замечая, как брови Рады непонимающе вздергиваются вверх.
Но меня интересует только Гордей. Только он. И плевать на всех остальных.
— Пойдем потанцуем, — выпаливаю я, смотря ему прямо в глаза и чувствую, как щеки, а за ними и все лицо мгновенно затапливает румянцем.
Застываю и кажется, время останавливается. И звуки стихают, зависая в пространстве на короткий, и одновременно с тем нереально длинный, волнующий миг. Все, что я слышу сейчас, это лишь неровное и с перебоями биение собственного сердца. Все, что вижу — взгляд его лазурных глаз, засасывающий в бездонную, но такую манящую и притягательную, полностью искушения и опасностей пропасть.
Пойдем потанцуем?
Боже, что за детский сад. Зачем я подошла к ним, зачем я это говорю? Но не дура ли? Он пришел сюда со своей новой девушкой, с которой собирается отлично провести вечер, а затем и ночь. А тут я, предавшая его бывшая, со своим дурацким и жалким потанцуем. Да еще у всех, абсолютно у всех на виду.
Позор, боже мой, какой же это позор.
Я жалкая, какой же жалкой, наверное, ему сейчас кажусь.
Но отступать поздно, поздно. Наверное, я бы и без действия алкоголя это совершила, потому что… Край. Потому что терять все равно особо нечего.
Не могу я без него, сейчас совершенно отчетливо это понимаю. Всем своим существом соглашаюсь с этим утверждением. Также, как и с тем, что без него я не жила по-настоящему, а лишь существовала и выживала. Потому что, и в этой позиции я абсолютно тверда, хочу только с ним…
Но несмотря на всю эту бурю чувств внутри, я продолжаю стоять тихо и ровно и делать лишь то, что я реально на физическом плане могу — напряженно смотреть Гордею в глаза.
Стараясь не паниковать и уже начиная жалеть о своем опрометчивом шаге. Почти желая, чтобы он жестко, категорически мне отказал.
Дальнейшее я воспринимаю обрывочно и словно со стороны.
Вот он снимает руку с талии Рады. Вот, под ее хмурым мечущимся между нами взглядом, делает шаг вперед.
Мои ноздри улавливают его притягательный, столь знакомый и любимый аромат. Но в то же время в нем сквозят нотки нового, неизведанного, чужого. Голову начинает кружить на удвоенном, нет утроенном, увеличенном в десять раз повторе.
Подходит ко мне так близко, практически вплотную. Внимательно рассматривает, по- прежнему удерживая на лице спокойное, хладнокровно-равнодушное выражение.
Ни за что бы не смогла угадать, о чем он сейчас думает, не стоит и пытаться.
А между тем, он делает еще шаг и расстояние между нами становится критически недопустимым.
— Потанцуем? — произносит так тихо, что могу услышать только я.
Буквально выдыхает мне в губы.
Мне очень страшно, меня критически и не по-детски трясет, и тем не менее я решительно утвердительно киваю.
Гордей усмехается и в этой усмешке нет и частички тепла, достающейся теперь лишь его новой девушке и окружающим.
Только острое, горькое, разрушающее меня равнодушие.
— Танцы остались в прошлом, Бельчонок, — произносит он медленно, словно не уверен, что я запомню и уложу все в голове с первого раза.
— Но ты можешь попытаться снова, если захочешь предложить что-то посущественнее танца.
С этими словами он отстраняется и возвращается к стоящей наготове и смешно вытянувшей шею Раде. Берет ее под руку, и они огибают меня, застывшую, дезориентированную, поломанную.
Больше всего на свете мне хочется провалиться под землю и больше никогда ничего не предпринимать. Но что-то другое во мне, какая-то частичка, которая появилась за то время, что мы не виделись, и укрепляется теперь, используя выпитые коктейли в качестве топлива, не дает мне вот так, просто и без единого повторного усилия сдаться. Практически на самом старте.