— Я… согласна, Гордей, хочу тебя, — выпаливаю я и щеки загораются и полыхают, горят, горят.
Зажмуриваюсь, снова распахиваю глаза, а потом… сама тянусь руками к его шортам, хотя не знаю точно, что именно я собираюсь делать…
Просто хочу, чтобы он понял, что я согласна, наконец, согласна и пусть действует.
Он вытаскивает из меня пальцы, отстраняется и без лишних слов тянет вниз мои шорты и трусы. Снимает и отбрасывает их куда-то в сторону. Потом освобождается от своих шорт, медлит пару секунд, блуждая по мне диким, словно он под каким-то кайфом сейчас находится, взглядом, и снова, но на этот раз медленно, ложится на меня.
Кожа к коже. Жарко, удушающе, волнующе.
Я чувствую, как он весь горит.
Боже, да его всего чуть ли не лихорадит. Не понимаю, отчего так, хотя и сама сейчас нахожусь примерно в таком же состоянии.
Трясет всю в точности так, как и его. Кислород то и дело перекрывает. Удушает, лихорадит, знобит.
Я чувствую, как в мою промежность упирается его твердый, сильно возбужденный, очень горячий и кажущийся мне нереально большим, о боже… член.
Который внутрь меня точно, абсолютно точно ни при каких обстоятельствах не поместится.
И я снова вдруг испытываю новую волну острой, ничем не объяснимой, но сейчас же бросающей меня одновременно в холод и в жар, паники.
— Только, Гордей, пожалуйста…, - бормочу я, стискивая его за плечи и не в силах скрыть той позорной дрожи в голосе, которой так хотела, так стремилась всеми силами избежать.
Одна из его ладоней скользит мне под попу и чуть ее приподнимает.
— Пожалуйста, не очень резко, мне страшно. Потому что… потому что… ты у меня будешь…
Но он не церемонится больше, и уже входит в меня… Придерживая рукой мои ягодицы и не давая больше ни малейшей возможности увернуться…
Решительно раздвигая стенки, он заполняет, затапливает, оглушает…
Он входит, а я зажмуриваюсь и, словно как перед прыжком в воду, вдыхаю побольше, а потом задерживаю дыхание… Рывок, я закусываю губу и снова распахиваю глаза…
Глава 14 О боже… боже, боже…
Я просто… просто… с ним… Я теряю себя…
Гордей заполняет меня всю собой и замирает так, крепко удерживая, не давая возможности ни отстраниться хоть на миллиметр, ни отступить, ни соскочить, ни увернуться.
Стискивает мои ягодицы, придавливая, горячо опаляет кожу своим тяжелым прерывистым дыханием.
Взрывает мой мир, оглушая, разбивая и подчиняя. В одну секунду разделяя его на невзрачное до и оглушающее, стирающее все барьеры и выходящие за любые, доступные для понимания грани реальности, после.
— Пиздец, — шепчет мне в ухо, но его грубость меня ничуть не оскорбляет, потому что я улавливаю, сколько энергии он вкладывает в одно это короткое, брошенное на пределе всех эмоций, слово.
Раскалывая мои мысли и нарушая запреты лишь одним своим волнующим, обволакивающим всю меня и будоражащим, чуть хрипловатым искушающим шепотом.
— Ты как, Бельчонок? — спрашивает он, и от этого вопроса, от неподдельного волнения в его голосе, меня затапливает еще стремительней, сильней и ощутимо удушающе глубже.
Я… я просто не могу, не в состоянии сейчас говорить.
Все, на что способна, это хватать ртом воздух и посильнее держаться за его крепкие, широкие, такие любимые и такие напряженные сейчас, крайне напряженные плечи.
— Арин?
Я улетаю.
— Арин, не молчи. Все хорошо у тебя? — снова тихонько меня зовет.
И я не выдерживаю.
— Гордей, ты ведь… Ты первый… первый у меня, — задушено выпаливаю я и, словно умалишенная, повторяю это еще раз и еще. Второй и третий раз уже не так и страшно. Я становлюсь смелее с каждой новой попыткой.
— Что бы ты там ни думал, у меня ни с кем никогда ничего не было. С ним…, - замираю на мгновение, не решаясь озвучить Володино имя, — не было ничего, кроме того глупого поцелуя на твоих глазах. И потом… я сразу уехала.
Он вздрагивает всем телом и застывает.
Несколько секунд мы так и лежим неподвижно. Горячие и возбужденные, близко, кожа к коже.
Гордей утыкается лицом в мою шею, вздыхает рвано, а потом целует быстро в чувствительное местечко за ухом. И вдруг начинает, словно ручной тигр, тереться щекой о мою щеку. Скользит выше, целуя в подбородок, в скулы, в глаза, в виски. А потом его пылающий, словно в лихорадке, лоб плотно соприкасается с моим.