Дрожь, которая пробивала мое тело все это время, от его нежности становится ощутимее. Я чувствую, как она передается и ему.
И я задыхаюсь с новой, утроенной силой.
— Дыши, Бельчонок, — шепчет он то ли мне, то ли самому себе.
И снова упоительно меня целует.
Так нежно. Боже, как же нежно он это делает, как головокружительно волнующе, как сказочно волшебно…
А потом… я снова чувствую его красивые длинные пальцы на своих обнаженных перед ним полушариях.
И я дышу, дышу, дышу…
Он водит по ним круговыми движениями, вызывая новые волны удовольствия, но почти сразу переходит к моим напряженным вершинкам. Трогает сначала одну, затем вторую. Зажимает, ласкает и скручивает их по-очереди. Так бесцеремонно, уверенно и даже слегка грубовато, но вместе с тем так огненно жарко и так невыносимо болезненно, настолько приятно… Так развратно для меня, порочно и так сладко, сладко, невероятно сладко…
Острое, ни на что не похожее наслаждение врывается и накрывает меня так стремительно. На скорости движется по телу к животу, концентрируется между ног в новом оглушающем обжигающе горячем импульсе.
Тело от его умелых горячих ласк подбрасывает и изгибает перед ним напряженной дугой, ждущей, просто жаждущих новых, невыносимо разжигающих прикосновений.
— Гордей, о боже… — задушено шепчу я, желая только одного, чтобы он продолжал, чтобы продолжал…
Не останавливался и продолжал, продолжал, продолжал…
Его грудь тяжело вздымается, его рельефные мышцы твердые, словно я притрагиваюсь к поверхности раскаленного горячего камня. Напряжены и плечи, и спина, и бедра. Мне кажется, что он старается обуздать рвущееся из него желание.
Осознавать, что я так сильно желанна для него, настолько приятно, что я взлетела бы, если бы обладала такой способностью.
Но самое волнительное и уносящее далеко за грань…
Его член во мне. О боже, он во мне, Он по-настоящему во мне… Он, только он… Он там…
— Не молчи, Бельчонок, скажи мне еще раз, — просит Гордей и в моем теле все отзывается на эту его просьбу.
— Ты первый…, - повторяю я и как же радостно мне самой это осознавать.
— Ты в порядке? Мне… продолжать?
Последнее он произносит с явным, будто бы колоссальным для себя трудом.
— Продолжай… — стону ему в губы, и сама тянусь и, как мне кажется, дерзко, целую его с языком. — Я… хорошо… Пожалуйста, пожалуйста, продолжай…
Я не до конца понимаю, о чем его прошу, но знаю точно, если, он остановится сейчас, для меня это будет равносильно смерти, настоящей реальной катастрофе.
— Хорошо, — отвечает Гордей, громко выдыхая, и начинает осторожные неторопливые движения внутри меня.
Ослабляет немного напор, но тут же вновь заполняет меня на всю длину.
Я ахаю, а он запечатывает мой стон глубоким, откровенным болезненно сладким поцелуем.
Когда он там, внутри, этот поцелуй кажется мне вдвойне, а то и втройне острее. Он пожирает буквально, но двигается при этом так осторожно там, между моих бедер, словно поверил моему признанию и осознает, что у меня это происходит в самый первый раз.
С ним…
Первый раз с ним, а не с другим парнем, как он считал и в чем уверен был так безоговорочно все это время. При том, что я… Я думала и мечтала всегда, всегда только о нем…
И вот теперь…
С ним, он первый, он, он, Он…
— Пиздец, Арин, — выдыхает Гордей в меня, и снова толкается туда, распаляя меня новым обжигающим воспламеняющим каждую клетку пожаром.
— Как же хорошо, блядь, как, сука, хорошо… Ты узкая… Охренительно узкая и тугая… Горячая такая… Моя… — шепчет он, словно находясь в каком-то полубреду, а потом снова покрывает поцелуями все мое лицо.
Боли нет совсем. Есть только острая, сильнее, чем отсутствие воздуха, потребность, необходимость, чтобы он не останавливался. Чтобы сжимал, проникал, говорил…
— Гордей, о боже, — вырывается из меня, когда от его ритмичных движений внизу живота начинает разгораться пышущий нетерпением раскаленный, ищущий, но никак не находящий выхода, волнующий, пульсирующий жар. Растет стремительно, и я зажмуриваюсь, не понимая, как мне с этой ситуацией теперь справляться.
Это ведь нереально выдержать, совершенно нереально…
Но тут его ладонь вдруг тоже оказывается там, между моих раздвинутых для него обнаженных дрожащих коленей, и начинает осторожно, но уверенно поглаживать прямо мои складочки.
Я дергаюсь, зажмуриваюсь и часто-часто дышу, потому что понимаю, что это вот оно, то самое, чего мне мучительно, до боли не хватало в моем измученном и раскаленном до предельной невозможности теле.