– Да каких действиях? Мы просто поужинаем, кино посмотрим… – отмахиваюсь я.
– Это ты маме расскажешь про ужин и кино, она до сих пор верит в сказки. А я знаю, о чем думают парни в этом… да в любом возрасте.
Собственно, я почти уверена, что тоже знаю, но не рассказывать же ему, что как бы поздно паниковать. Все уже свершилось.
– Отдаю отчет, – вздыхаю я.
– Не мне с тобой об этом говорить, но если только что-то… тебе не понравится… – отчим мучительно подбирает слова. – Вызывай всех. Меня, полицию. Убегай. И передай ему, что я башку ему оторву, если что.
Я кошусь на Дикаева, который как раз в этот момент потирает шею.
– Хорошо. Но он вроде небезнадежен, – успокаиваю я отчима, не ожидала, что он переживать будет так сильно. Даже сильнее, чем мама.
– Все равно оторву, – скрипит зубами отчим. – Так ему и скажи.
– Да он проникся уже, – стараюсь не смеяться. Волнуется человек.
– Ладно. Но утром позвони.
– Хорошо, спокойной ночи, – желаю я, и заглядевшись на Кира, который беспомощно смотрит в морозильник, забываю сбросить вызов.
Видимо, отчим тоже решил, что это сделаю я, поэтому я слышу, как он возмущенно высказывает моей маме:
– Спокойной ночи? Она серьезно? Да я сейчас пойду ружье свое чистить! Как раз к утру буду готов.
А вот уже еле слышный мамин ответ:
– Пойдем, я найду чем отвлечь тебя до утра…
Я бодренько сбрасываю. Нет. Это явно не то, что я хочу знать о своей маме.
– Что показывают? – спрашиваю у Дикаева, который все еще не может определиться с выбором.
– Спроси, чего не показывают… – ворчит он. – Мяса нет. Будут одни овощи.
И в голосе его столько муки, что это угарно.
– А это что? – я тычу пальцем в, судя по виду, свиную вырезку.
– Это оно? – ужасается Кирилл.
– Девяносто процентов вероятности, – подтверждаю. – Остальные десять приходятся на индейку.
– Индейку? – шокирован Кир. – Это что-то диетическое?
Приблизительно таким тоном монашка упоминала бы журнал «Плэйбой».
– Это птица, Дикаев. Просто птица. Куриц же ты не боишься?
– Нет, – хмурится он и закрывает морозилку. – Я храбрый портняжка, но я этому не доверяю. Пойдем старым проверенным путем. Овощи и сыр.
Нет, вы посмотрите на него. Ну мне овощи норм. Я в таком благостном расположении духа, что даже вызываюсь Кириллу помочь.
Правда, в этот раз он готовит с какой-то космической скоростью. Пока я домываю последний кабачок, он уже все остальное покрошил. Еще пять минут и все отправляется в духовку. Выставив таймер и автоотключение, Дикаев зловеще надвигается на меня.
– А кому это было весело, пока я разговаривал с твоими родителями? – грозно спрашивает он.
И руки растопыривает так, что мне сразу становится ясно, что будут щекотать.
– Тебе показалось, – я пячусь, но, не привыкнув к планировке, быстро оказываюсь в ловушке.
Повизгивать я начинаю еще до того, как Кир нападает на мои ребра. Он безжалостен и доводит меня щекоткой так, что ноги не держат. Никакого сопротивления я оказать не могу, и Дикаев подхватывает меня и тащит опять в комнату.
– Мы же хотели поесть… – все еще всхлипывая от смеха, пытаюсь я воззвать к его разуму.
– Не готово еще, зато я готов.
И придавливает меня своим телом. Бесстыжие руки забираются под футболку, которую мне выдали взамен свитера. Я-то думала, что это забота обо мне, чтобы не перегрелась, а сейчас понимаю, что это целенаправленная диверсия. Под футболкой удобнее все тискать.
Хочу подколоть Кира на эту тему, но он решает, что настало время целоваться, и мне сразу становится не до смеха.
Словно кто-то переключает тумблер.
Секунда, и мы превращаемся в одержимых, пьющих дыхание друг друга. Дикаев обнимает крепко, но мне мало. Надо еще сильнее, еще крепче. Мне нужны его губы везде. Его голод передается мне, внутри меня растет потребность прорасти в Кире.
Футболка все-таки мешает, и Дикаев от нее избавляется. Он целует мою грудь, и я с запозданием понимаю, что джоггеры ползут вниз.
Запоздалая мысль, что надо бы остановить Кира, тает, когда дорожка из поцелуев пролегает от груди к животу. Предвкушение заставляет мой язык онеметь. Сейчас Дикаев сделает мне сладко. Разве могу я остановить его в такой момент?
Глава 63. Кир
Весело ей.
Хиханьки да хаханьки.
Кабачок она моет.
Зараза.
Отомщу. Надругаюсь. Пощады просить будет!
Но это же Истомина…
Кто еще над кем надругается…
Она так визжит и хохочет, что это действует на меня, как виагра.
А стоит мне придавить ее извивающееся тело своим, как в жертву мгновенно превращаюсь я. Кровь ударяет в голову. И не только туда.
Коза целуется, выгибается, охотно подставляет грудь моим губам и явно получает удовольствие. И я нихуя не могу остановиться. Мне нужны ее хриплые стоны.
Из-под ресниц Олька смотрит так, что это толкает меня на крайние меры. Хитринка в синих проказливых глазах и то, как Истомина облизывает губы, срывает мне башню. Она и так стояла нетвердо, в отличие от члена, а сейчас она вообще Пизанская. А то и Вавилонская. За одну минуту до падения. Мне, сто пудов, потом будет худо, но бля…
Целую подрагивающий живот, трусь об него щетиной, с наслаждением наблюдая розовые следы. Всю пометить, заклеймить. У меня до сих пор ощущение, что в любой момент коза фыркнет, топнет ножкой и унесется в дальние дали. И это чувство заставляет меня держать Ольку крепче.
Тяну вниз абсолютно лишние между нами трикошки, а Истомина только попку приподнимает, чтобы легче снимались.
Отрава. Заноза.
Трусишки нам тоже ни к чему, и они отправляются в изгнание вслед за штанами. Смущаясь, Олька закрывает ладошками лицо, а ножки раздвигает… Крышу сносит напрочь от этого сочетания покорности, развратности и стесняшек.
Истомина пахнет сексом. Это пиздец.
Погладив дрожащими руками внутреннюю сторону ее бедер и полюбовавшись блестящей от соков промежностью, я приступаю к мести. Кое-кто должен ответить мне за эту жуткую неделю. И за то обещание, которое я вынужден был дать. Но хер пойми, кто страдает больше.
Непохоже, чтоб Олька возражала против этого наказания.
Погружаю язык между набрякших потемневших малых половых губ и провожу снизу-вверх, собирая смазку и в конце пути надавливая на чувствительное место. Прерывистые вздохи, доносящиеся до меня из-под закрывших лицо ладоней, заводят меня похлеще любой порнушки. Но мне мало.
В ушах шумит, перед глазами проносятся сцены из нашего первого раза, член ноет, требуя насадить на него тесную Олину дырочку, и никакие уговоры, что нам не светит влажный рай, на него не действуют.
Дьявол за левым плечом нашептывает, что отношения – это равноправие и взаимовыручка. Я Оле руками приятно сделал, и она мне подрочила. Сейчас я ее вылижу до размягчения мозга, может, и она ртом меня порадует? Это будет честно…
От мыслей о горячем ротике, губах, обхватывающих головку, скользящих по члену, и невинных синих глазах смотрящих на меня снизу, я почти взрываюсь. Пах горит, стояк каменный, вены вот-вот лопнут.
И чтобы не страдать одному, втягиваю в рот набухший клитор.
Истомина отзывается громким стоном и вцепляется мне в волосы, забыв про свою скромность окончательно. Я повторяю трюк, и стон становится громче.
Вот так, коза. Ты у меня каждый день будешь так заканчивать.
Я терзаю кончиком языка нежную плоть и снова втягиваю клитор, и чего уж там мелочиться, просто начинаю его посасывать. Коза, нарушая мой пульс стонет непрерывно, подталкивает бедра, а у меня сердце колотится в горле, еще немного и я задохнусь.
Два пальца проталкиваю в сочащуюся дырочку. Тесную, бархатистую, горячую в глубине. Девочка моя. Она меня хочет.
Расстегиваю ширинку, потому что молния невозможно давит.
Если мне Истомина потом не отсосет, я застрелюсь.