Эдвард замолк, давая матери возможность уяснить смысл того, что он только что сказал.
— То, что Джеймс сделал или не сделал, быльем поросло. Ты Хартвуд, и это самое главное. Теперь ты должен взять на себя всю ответственность и заботу о благополучии нашей семьи. Ты должен заплатить все долги, которые остались после Джеймса, и как можно быстрее. В противном случае, может быть, через месяц или два, этот дом и все, что нам принадлежит, уйдет к кредиторам.
— Я знаю, — совершенно равнодушным тоном ответил Хартвуд. — Но какой мне смысл оплачивать его долги, если я не собираюсь вступать в права наследования? Именно, это и произойдет, если я поддамся искушению и откланявшись уеду в Лондон до конца двухнедельного срока. Помнишь условия завещания Джеймса? И ради чего мне стараться? Ради того, чтобы расплатиться по его закладным, более того, ради этого еще терпеть твое общество, сносить твои прихоти целых две недели?
Он стоял у изножья кровати матери, но постепенно подходил все ближе к изголовью. Приблизившись, он сказал, не скрывая злорадства:
— Я приехал сюда против своей воли, уступив твоим настойчивым просьбам. Но я до сих пор в замешательстве, так как не знаю, стоит ли мне здесь оставаться или нет. Если я уеду, тебе придется в скором времени подыскивать для себя другое жилье, а также источник дохода, поскольку та тоненькая струйка денег с моим отъездом, конечно, прервется.
Леди Хартвуд побледнела, угроза была нешуточная.
— Я не могу расстаться с этим домом! Я прожила здесь последние пятнадцать лет. Я бедная старая и больная женщина. Я почти не хожу. Как я могу найти для себя нoвое жилье или деньги? У меня нет ни тени надежды.
— Ты могла бы задать точно такой же вопрос своему любимчику Джеймсу, поскольку именно из-за его недосмотра не были сделаны никакие приготовления с целью обеспечить твою старость. Тем не менее, если ты умеришь свою неприязнь ко мне, а также к прелестной даме, которую я счастлив называть своей подругой, в таком случае я постараюсь пробыть здесь две недели и сохранить этот дом для тебя.
— Понятно, наш разговор опять возвращается на круги своя, то есть к твоей шлюхе, — с горечью произнесла леди Хартвуд. — Никак не могу взять в толк, зачем ты так носишься с ней и ради чего выставляешь перед всеми напоказ и мозолишь мне глаза ее присутствием. Что ты за человек, я уже поняла, впрочем, я давно уже догадывалась, кто ты есть на самом деле.
— Ну, матушка, то же самое с полным правом можно сказать и о вас. Итак, если вы хотите, чтобы я остался, вы должны с подобающим уважением и вежливостью относиться к Элизе Фаррел так, как будто она знатная дама. Да, она, по-видимому, продает свое тело за деньги, но ведь у нее не было выбора. Подобная честность с ее стороны вызывает у меня гораздо больше симпатии, чем высокородные леди, которые продаются точно так же, но только ради титула. Конечно, я плачу деньги моей дорогой Элизе за то, чтобы она спала вместе со мной, но ведь и твои благородные леди тоже платят мне своим телом за привилегии. Они поступают точно так же, как и ты, когда на деньги твоего отца был куплен титул моего отца.
— Мне следовало бы удушить тебя! — прорычала леди Хартвуд. — Жаль, что я не могу приказать своим слугам выбросить тебя вместе с любовницей в сточную канаву, там вам самое место. Но я ничего не могу поделать, у меня связаны руки. Хорошо, я на все согласна, Больше я не буду делать никаких попыток найти для тебя достойную жену. Если так тебе нравится, то можешь жениться на твоей очаровательной шлюшке. Вы стоите друг друга.
— Возможно, ты права и мы действительно подходим друг другу, — беззаботно отозвался Эдвард. — Я еще не думал об этом, но сама мысль недурна. По крайней мере впервые благородный лорд из рода Невиллов женился бы на девушке, которая совсем не помышляла о том, чтобы стать высокородной леди, для нее кровать не стала бы местом покаяния за нечестивые помыслы.
Элиза, как воспитанная девушка, ни за что не стала бы подслушивать разговор между сыном и матерью через замочную скважину, хотя в этом не было никакой необходимости. Даже за несколько ярдов от двери в спальне леди Хартвуд были хорошо слышны их громкие и сердитые голоса. Элиза в ночной сорочке из алого атласа направлялась в спальню Хартвуда, но шум голосов Хартвуда и его матери привлек ее внимание. Слегка прислушавшись, она оказалась не в силах пропустить такой интересный разговор. Бесцеремонность и даже жестокость обвинений его матери поразили ее. Теперь она лучше понимала Хартвуда, его боль и переживания, а также не менее беспощадные попытки защитить себя. Нет, он не лгал, когда говорил о суровом характере матери, лгал он в другом, и это чувствовалось, ему не были безразличны ее оскорбления и нападки. Элиза уже привыкла к его иронии, но подслушанный разговор с матерью подсказал ей, каково происхождение этой небрежно-насмешливой манеры вести беседу.