Ибрагим, во всяком случае, это понимал. Он старался отвлечь меня, заговорил об Айлин, о её повышении, о наших общих планах на ближайшие дни, когда Рамадан закончится. При этом он все время подсовывал мне всякие лакомства. Когда я отказалась есть, он стал настойчиво увещевать меня:
— Верена, ты должна подкрепиться. Тебе завтра предстоит целый день поста.
В конце концов, я сдалась, с каждым кусочком глотая ком в горле, молила, чтобы все поскорее кончилось. Но ничего не кончалось. Халид по-прежнему сидел с чужими мне людьми.
Тем временем, мое оцепенение уступило место злости. Мое сердце заколотилось. Вот-вот должен был произойти взрыв. Было уже три часа ночи, а Халид все ещё оставался недосягаем. Я уже подумывала о том, не вызвать ли такси и не сбежать с этого ужина.
Через некоторое время я дрожащим голосом попросила Ибрагима увезти меня отсюда. В его глазах на секунду появилась тревога. Потом он похлопал меня по руке и сказал:
— Сейчас мы так и сделаем, Верена.
Он устремил пристальный взгляд на Халида, невозмутимо беседовавшего со своими соседями на другом конце стола. К моему удивлению, они с Ибрагимом вдруг незаметно поменялись местами, и Халид оказался рядом со мной скорее, чем я успела опомниться. Я чувствовала такую обиду, что меня била дрожь.
Опустив глаза, я прошипела:
— Как ты посмел устроить мне такое?…
— Я все объясню тебе потом, — прошептал он из-под ихрама. — Мы скоро уходим.
Через какое-то время мы уже ехали в Дубай. До этого, как только мы вышли из сада, я не выдержала и дала волю чувствам:
— Как ты мог так поступить со мной?… Твоя несчастная жена летит к тебе через целый континент, потом несколько часов подряд ждет, пока ты появишься, а ты преспокойно болтаешь с чужими людьми! Ты хоть понимаешь, как я себя при этом чувствовала?…
Он испуганно посмотрел по сторонам и обрушился на меня через крышу машины с упреками:
— Как ты можешь до такой степени терять контроль над собой и устраивать мне сцены прямо на улице?…
«Еще как могу!» — чуть не сорвалось у меня с языка. Но я сдержалась.
Мотор взревел, и машина тронулась с места. Мы ехали молча.
Мутный холодный кисель, в котором в ту ночь утопал Абу-Даби, был хуже английского тумана. Халиду даже пришлось включить дворники. Местами мы просто ползли сквозь влажную мглу на ощупь. Видимость в какой-то момент не превышала пяти метров. Было такое впечатление, что мы едем прямо на какую-то белую стену. Я все думала, что Халид сейчас остановит машину где-нибудь на обочине, но он упрямо продолжал вгрызаться в «стену». У меня от страха временами кружилась голова. Но я не отваживалась даже раскрыть рот, чтобы ещё больше не обострить ситуацию. Момент для выяснения отношений был далеко не самый подходящий. Нашей единственной задачей было не столкнуться с каким-нибудь грузовиком.
Мы долго ползли так сквозь ночь, не произнося ни слова. Когда Халид наконец нарушил молчание, он словно разорвал завесу тумана.
— How is your mother doing?[53]
Я не сразу смогла ответить.
— Слава богу, она не видит мытарств, выпавших на долю её дочери в эту ночь… — наконец произнесла я.
Халид коснулся моей руки, не отрывая глаз от дороги.
— I'm sorry for that, sweetheart[54].
Постепенно пелена тумана поднималась выше и видимость улучшалась. Потом мы вдруг без всякого перехода, в одно мгновение, очутились посреди ясной, прозрачной ночи. Вдали мерцали огни Дубая, и я поняла, что это совершенно бессмысленно — обострять конфликт.
Эта ночь убедительно показала, как невероятно трудно в наших с ним условиях сохранять гармоничные отношения. Причиной всех обид и недоразумений была эта нелепая конспирация. Если бы я стала своей в его стране и семье, ничего подобного бы не происходило. Тем более что я этой ночью своими глазами видела, как арабок выводили в свет и как весело им было под их покрывалами. Единственной из женщин, которой было больно и тоскливо, оказалась я. От этой мысли в моей душе разливалась горечь.
Когда огни города заметно приблизились, я вдруг подумала: а куда мы, собственно, едем? Хотя я добросовестно пыталась научиться выдержке и терпению, эти упражнения все же иногда стоили невероятных усилий.
А зачем нам в пять часов утра ехать в Дубай?
— Сейчас ведь Рамадан.
— Мне очень жаль, но я не вижу здесь взаимосвязи. Он взглянул на меня, увидел, что я раздражена, и ухмыльнулся.
— Сейчас увидишь.
Несколько километров мы опять ехали молча, пока наконец дорога не уперлась в высотное здание. Небоскреб стоял по ту сторону трассы, западнее дубайского Крика.