Он прошел по коридору, постучал в кабинет начальника охраны.
Седой здоровяк по прозвищу Якудза, человек хмурый и немногословный, уставился на Женьку так, будто он явился с того света,
— Привет, Якудза — протянул Женька руку. — Не узнаешь?
Якудза молчал.
— Есть для меня что-нибудь? — кивнул Женька на журнал. — Поиздержался в отпуске, так что теперь могу работать, не отвлекаясь на посторонние мысли о том, как потратить деньги.
— В графике тебя нет, — сказал Якудза. — Нужно было заранее позвонить. Сегодня три машины ушли без охраны.
Женька почесал в затылке.
— Три машины я бы, пожалуй, но потянул, — подумал он вслух, — особенно если они ушли в разных направлениях… Придумай что-нибудь, а? Ей-богу, деньги нужны.
— Зачем? — усмехнулся Якудза.
— Свободу люблю. А деньги — это свобода.
— Сиди здесь, — приказал Якудза и вышел из кабинета. Женька снял со стены нунчаки, принялся рассекать ими воздух в миллиметре от стакана на столе; перебросил из руки в руку, не прекращая вращения, сшиб ногой спичечный коробок с сейфа. Когда через десять минут вернулся Якудза, он застал Женьку за чтением журнала «Япония», взятого у него в шкафу.
— Получай оружие и патроны, машина в час от 214-го.
— Патронами сыт не будешь.
— У тебя одно на уме… Зайди в бухгалтерию. Маршрутка будет у водителя. «КамАЗ» 43–91. Все?
— Куда ехать-то?
— Тебе не все равно?.. В Минск.
— О! Международный — это я люблю: оплата в валюте. Ладно, счастливо оставаться!
До выезда оставался час. 214-й склад находился на Ивановской, в пятнадцати минутах езды автобусом. Задерживаться в агентстве не стоило, не исключено, что его ищут.
За все два года, что Женька проработал в «Стрельце», ездить на 43–91 ему не доводилось. Это была одна из четырех машин, на которых ездили приближенные к Рахимову охранники. Да и Минск считался привилегированным рейсом.
«Расту!» — подумал Женька, распахивая двери бухгалтерии.
Принципы менять было поздно, но если бы можно было изменить жизнь, Илларионов изменил бы ее, даже не начиная сначала.
— Садимся дружно! — подхватил он внучку и усадил к себе на колени.
Клава и Катя сели на обувной ящик в тесной прихожей.
— А там, куда мы едем, уже зима? — спросила Леночка.
— Зима, — ответил Илларионов, — послезавтра ты будешь кататься на саночках с гор.
— С Уральских?
Женщины заулыбались.
— С Уральских. Горлышко береги, шарфик завязывай.
Помолчали.
— Сели, посидели, встали и…
— Пошли! — выкрикнула внучка и соскочила с дедовых коленей.
Чемоданы нес он сам. До этого проверил газ, воду, свет, запер дверь. Только внизу чемоданы подхватил водитель. «Что же вы не позвали, Алексей Иванович?» Катю усадили вперед, Леночку с большим плюшевым медведем — посередине.
— Старайся есть хорошо, на воздухе больше бывай, — наставлял Илларионов жену.
— Как ты тут без нас?
— Переживу, обо мне не думай. Денег вам на первое время хватит, там подошлю. Старики помогут, сообща не пропадете.
Поезд уходил с Казанского. Приехали за десять минут (Илларионов подгадал, чтобы не затягивать прощание). Водитель, вопреки возражениям, не позволил Илларионову нести чемоданы.
— Береги себя, Алеша, — только и сказала Илларионову жена.
Он стиснул се в объятиях. Все, что можно было сказать, выглядело бы фальшиво. Илларионов не переносил фальши. Он пошел, потом побежал за поездом. — Ключи взяла? — крикнул он Кате в окошко на всякий случай.
Та кивнула.
Леночка махала ему ручкой в белой варежке, и это было последним, что он увидел в окошке вагона.
Обратно ехать машиной Илларионов отказался. «У меня три дня отгулов, — объявил он с деланной веселостью, — так что поезжай-ка ты, братец, сам!» Он сел в метро и отправился в Сокольники и там бесцельно бродил по шуршащей под ногами красно-желтой листве, наслаждаясь воспоминаниями о первых прогулка по здешним аллеям с Клавой, Леночкой, Катей. Теперь ему казалось, что радость этих прогулок была в его жизни единственной.
«КамАЗ» 43–91 выглядел с иголочки. Сверкающий на солнце дюралевый фургон и яркая оранжевая кабина делали его похожим на игрушку. Он стоял перед воротами склада № 214, готовый к рейсу, загруженный и опечатанный по всем правилам. Да и Женька в пятнистой форме с шевроном «Стрелец» на рукаве, желтых надраенных ботинках, резиновой палкой и кобурой на поясе, выглядел, как оловянный солдатик. Он по-хозяйски обошел машину, проверил пломбу.