Вадим махнул рукой.
– Валяй, Федор.
– Вот видишь, ничто тебе, Игорь, не мешает с Василием Гавриловичем поехать.
До Игоря с величайшим трудом доходил смысл его слов.
– Куда, Федор, поехать?
– Как это куда? Ты же слышал, что товарищ Греков сказал. Вода наступает, а казаки станицы Приваловской переселяться не спешат, и надо, как я понимаю, соответствующим образом, – остальное Федор договорил жестом. – В первую очередь, конечно, на молодежь повлиять. Тебе от имени комитета комсомола доверяется это государственное дело. Так, Василий Гаврилович, надо понимать?
Греков подтвердил:
– Только так.
Обрадованный, Федор все больше входил в роль.
– Ответственнейшее, Игорь, поручение, и, как член комитета, ты должен оказаться на высоте! А вас, Василий Гаврилович, как начальника политотдела, кандидатура Матвеева устраивает? – переводя дух, Федор торжествующе взглянул на Грекова.
Ох, и Федор Сорокин! Греков встретился с ним взглядами, и они поняли друг друга.
– Вполне. – Чтобы не затягивать разговор, Греков взялся за ручку двери. – Значит, через полчаса я заезжаю, Игорь, за тобой, а вы пока помогите ему собраться. Какой-нибудь чемоданишко, две-три смены белья – и все сборы. Полчаса хватит?
– Хватит, Василий Гаврилович, хватит, – заверил Федор.
Когда Греков открыл дверь из комнаты в коридор, три тоненькие фигурки шарахнулись от него и дробно застучали вниз по ступенькам лестницы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Сразу же, как только выехали в степь, черно-рыжая пыль заклубилась за машиной. Тысячами скатов и гусениц земля была уже размолота так, что вездеход передним буфером нагребал и волнами гнал ее перед собой. Вскоре стал прогреваться мотор, и, пока доехали до развилка, где две дощатые стрелы на столбе крестом развернулись в разные стороны, водитель, подливая воду в радиатор, успел почти опустошить старую трофейную канистру.
Правая стрела указывала на станицу Приваловскую, но Греков дотронулся до плеча водителя.
– Нет, сперва налево, к райцентру.
Огороженный с четырех сторон белолиственными тополями стоял посредине райцентра двухэтажный кирпичный дом, излучая многочисленные телефонные провода и поблескивая золотом букв под стеклом на пурпурной вывеске. Слева от райкома большая Доска почета была увенчана фотографическими портретами передовиков села, а справа, из настежь распахнутых ворот гаража, выглядывали фары шоколадного цвета «Победы».
Еще полгода назад в Ростове первый секретарь обкома, задержав Грекова после бюро, счел необходимым предупредить: «По вопросам переселения не очень на секретаря Истомина надейтесь, он больше любит себя за шевелюру дергать». И все же у Грекова не лежала душа проехать в станицу мимо райкома. В свое время ему пришлось побывать в шкуре секретаря, и теперь он мог воочию представить себе, сколько сразу свалилось на узкие плечи Истомина. От косовицы и сдачи зерна государству до переселения станиц и хуторов перед угрозой затопления водой. И справляться со всем этим надо было одновременно, все завязалось в один узел. Может быть, в еще более тугой, чем случалось на фронте. Никто райком не помилует ни за пшеницу, если она уйдет под воду, ни за те же мастерские МТС, если их тоже не успеют вывезти и смонтировать на новом месте. Даже по невиданному со времен войны движению на дорогах района можно было понять, как здесь взломалась жизнь. В одну сторону шли бензоцистерны, тракторы с прицепами, колонны автомашин с нашитыми на их борта досками, чтобы можно было побольше нагрузить зерна. В другую, вздымая тучи пыли, двигались стада коров и овец, конские табуны, телеги с перинами и узлами, со школьными партами и плетеными курятниками. Ехали и шли по дорогам и сбоку дорог пастухи и табунщики, женщины с детьми. Все здесь сдвинулось с места почти так же, как десять лет назад, когда и отступала к Волге, и вновь наступала от Волги армия – люди и покидали издревле обжитые места, и возвращались на пепелища. Только не слышно было теперь рева самолетов над головой и свиста фугасок, не вздымались над дорогами фонтаны взрывов. Но так же трепетали коршуны в знойном небе.
Внизу, под нависающей над Доном кручей, рассеяны были по степи покрашенные охрой, синькой, киноварью дома еще не сселившихся на новые места, но уже все больше теснимых водой станиц и хуторов, полевых бригадных станов и ферм. Светлую траву займища отчеркнула изумрудная темень пойменного леса. Уже сокрушительно он поредел, все шире раздвигались среди деревьев бело-розовые поляны свежих пней. В сверкающей пыльной тьме докорчевывали их там бульдозеры и другие могучие машины, выкапывая с узлами корней, выволакивая на буксирных тросах туда, где предавали огню останки невывезенного леса.
Доносимые оттуда с ветром запахи займища были подкрашены горечью. Выше пламени и дыма над пепелищами колыхалась несметная стая птиц, никак не смиряющихся с тем, что им, еще не поставив птенцов на крыло, уже надо было собираться в отлет.
И еще дальше из окон райкома – вся стройка. Когда башенные краны, врезанные в белесое небо, сдвигали стрелы, они тоже становились похожими на гигантских птиц.
Ни за что бы теперь не позавидовал Греков этому пасмурному, с копной рыжих волос человеку, которого увидел, переступив порог комнаты с табличкой на двери: «Секретарь райкома». Лишь исподлобья тот взглянул на вошедшего Грекова и снова углубился в растеленную перед ним на столе карту. Нет, не хотел бы Греков теперь оказаться в шкуре этого секретаря.
Но едва успел переступить он порог этой комнаты, как все его сочувствие к нему тут же испарилось. Стоило лишь Грекову, протянув.Истомину через стол руку, в шутку поинтересоваться, не пора ли уже и секретарю райкома обзаводиться фуражкой с крабом, как тот вскочил с места как ужаленный.
– Вы, товарищ Греков, пожалуйста, без подходцев. Если в обкоме уже, – он взглянул на телефон, – не доверяют первому секретарю райкома, то я готов и всю свою епархию вам на руки сдать.
– Мне своей епархии хватает, – холодно ответил Греков, – да и вы, товарищ Истомин, не похожи на попа.
Но Истомин при этих словах вдруг обеими руками взлохматил свои огненно-рыжие волосы и, выбежав из-за стола, остановился перед Грековым.
– Нет, извините, похож! Вы бы полчаса назад сюда пожаловали и увидели, какая здесь ко мне делегация из станицы Приваловской ввалилась. Весь церковный совет во главе со своим бессменным представителем бабкой Нимфадорой. Это, должно быть, похуже вашего спецконтингента. Вы бы послушали, какой они мне ультиматум предъявили. Или нашу церкву тоже на новое место перевозите, или мы вместе со всем причтом запремся в ней, и пускай нас тоже батюшка-Дон топит. – Истомин опять забежал к себе за стол, плюхнулся на стул и отрешенно уставился в расстеленную на столе карту. Беззвучно он шевелил губами, как будто в его кабинете никого больше не было.
Но и Грекову некогда было ждать.
– Я, товарищ Истомин, не делить с вами власть приехал.
– Как будто мы здесь сами не знаем, что надо делать, – не слушая его и ткнув пальцем в красный кружок посредине карты, почти крикнул Истомин, но тут же, опять выбегая из-за стола и останавливаясь перед Грековым, признался: – А ведь и правда, Василий Гаврилович, уже не знаем. – Впервые за весь их разговор он назвал Грекова по имени, хотя они знакомы уже были три года. – Какие только ключи к этой злосчастной станице ни пробовали подбирать. Самым крепким в районе оказалась орешком. Говорят, на ней еще и в героические тридцатые годы не один уполномоченный из Ростова зубы обломал. Вам, Василий Гаврилович, об этом известно?
Греков скупо усмехнулся:
– Немного.
Истомин внимательнее взглянул на него:
– В самом деле?
– В тридцатом году и мне довелось там побывать.
Истомин вдруг обрадовался. Он даже достал из кармана алюминиевую гребенку и стал расчесывать ею свои пылающие вихры.