– А церковь у вас старая? – поинтересовался Греков.
– Нет у меня точных сведений и на этот счет. – Парторг смущенно почесал за ухом карандашом. – Но уже лет двести стоит.
– И еще столько же простоит. Из мореного дуба, и ошелевана тоже дубовой доской, – добавил Подкатаев. И, помедлив, неуверенно, как будто стоя на тонком льду и пробуя его крепость, зачем-то вспомнил: – В Москве, еще до войны, я полдня наблюдал, как громадный дом передвигали с места на место.
Коныгин тут же и отрезал:
– За одно только такое воспоминание товарищ Истомин может заставить выложить на стол партбилет.
5
Знакомство Игоря с соседями началось с того, что его на самом раннем рассвете разбудил на раскладушке, поставленной в саду под вишнями, оглушительный грохот. Тщетно он натягивал на голову тканевое одеяльце, которым хозяйка снабдила его от комаров. Поспать на зорьке, когда особенно хорошо спится, ему так и не удалось. Поворачиваясь на раскладушке лицом к забору из хмыза, он увидел в большую щель между хворостинами, как высокая старуха в фиолетовой плюшевой кофте и в соломенной шляпе неистово колотила скалкой по большому медному тазу, подвешенному за ручку к слеге виноградной чаши, отгоняя от нее сорок, набрасывающихся на только еще начинающие буреть черные и белые гроздья. Игорь хотел было попросить соседку пощадить его сон, но, к счастью, вовремя сдержался, увидев у нее в руках еще более грозное оружие, чем скалка. Она схватила вдруг с дощатого столика охотничью двухстволку и, приложив ее прикладом к плечу, выстрелила в коршуна, плавающего в небе над двором на распростертых крыльях. Шарахнувшись в сторону, коршун кособоко пошел на снижение и скрылся где-то за станицей, за полынными буграми.
Нет, лучше было с обладательницей столь устрашающего оружия и столь грозной наружности не связываться. К ней и подступить было страшно. До этого Игорь попытался было два или три раза поздороваться с ней через плетень, но она в его сторону и бровью не повела, то ли поглощенная своей войной с сороками, то ли по вредности характера распространяя свою неприязнь и на квартирантов соседки, с которой у нее давно уже были испорчены отношения. С соседкой, Зинаидой Махровой, отношения у Нимфадоры были безнадежно испорчены из-за кур. Сама старуха давно уже не держала ни единой курицы, но Зинаидина квочка с цыплятами, перелетая к ней в сад через хмыз и пролезая между его прутьями, обклевывали смородину, крыжовник и виноград, едва лишь на нем начинали поспевать ягоды. Не только снизу, но и сверху, донага обирали кусты. Большие цыплята взлетали на слеги и расхаживали по ним, как дома. Обижали бабку Нимфадору соседские куры, а она кормилась с сада, приторговывая на станичном базарчике черешней и малиной, а осенью нанимая у проезжих шоферов грузовые машины, чтобы съездить на стройку и с выгодой продать ранний виноград. Имела доход и с самодельного винца, которое выдерживала до зимы, когда оно обычно поднималось в цене. После того как ее мужа, когда он вернулся однажды со стройки и рассказал ей, как завалили камнями Дон, вдруг разбил паралич, ей не на кого было больше надеяться. А внучка, которая уехала с заезжим инженером на стройку, еще и сама не оперилась. Хоть бы себя сумела содержать да иногда прикупить какую-нибудь одежонку своей безотцовской дочке. Вот и приходилось Нимфадоре денно и нощно стоять на страже своего сада. Она и увещевала Зинаиду Махрову, чтобы та замыкала кур, и грозила ей, и ходила жаловаться в сельсовет. Первое время, правда, Зинаида замыкала кур, но потом с ней как что-то сделалось. Утром перед уходом на работу она настежь открывала дверцу курятника, и они сразу же всей армией перелетали через соседский забор. Бабке Нимфадоре приходилось вести войну сразу на нескольких фронтах: с курами, с сороками и еще со щурами, которые вились вокруг ее уликов, пожирая пчел. Она уже изнемогала в этой неравной борьбе, потому что не менее многочисленное войско пернатых совершало опустошительные набеги на ее усадьбу и из другого соседского двора с тыла. Не желали соседки ни отказываться от свежих яичек к столу, ни замыкать на день кур, потому что, видите ли, в темноте у них заводились вши и в духоте нападала на них холера. Своих кур жалели, а восьмидесятилетнюю старуху – нет.
За это и она платила соседям лютой враждебностью. Если ей все-таки удавалось иногда догнать на своих непослушных ногах и пришибить палкой цыпленка, она немедленно отрывала ему головку и перебрасывала через хмызовую огорожу в соседский двор. Ни с одними, ни с другими соседями она давно уже не здоровалась. По этой же причине, как видно, не желала вступать и ни в какие отношения с теми, кто оказывался на территории ее обидчиков.
Однако с правнучкой Нимфадоры знакомство у Игоря завязалось. Если в самые первые дни своей жизни в станице он, уходя рано утром и возвращаясь домой к вечеру, только прислушивался, как жаворонком позванивает за забором ее голосок, и слышал, как старуха то и дело окликала ее: «Люся, не лезь к Бульке!», «Люся, не разливай из корыта воду!», «Люся, не души котенка!», то потом ему стоило лишь немного раздвинуть щель в хмызе, и он увидел у ног грозной Нимфадоры совсем маленькую девочку полутора или двух лет. Ветерок играл ее зелененьким платьицем в то время, как она сама играла в игру, знакомую всем детям на свете: в кораблики. Она пускала в плавание по большому деревянному корыту, наполненному водой, коробки из-под спичек, щепки и просто сухие листья. Для пчел, роившихся вокруг ее желтой головки, это корыто было местом водопоя, а ей, совсем маленькой девочке, оно должно было казаться морем. И умные пчелы, похоже было, ничуть не раздражались ее соседством. Не жалили ее.
Игорю показалось несправедливым, что у девочки не было настоящего флота. Не видно было у Нимфадоры во дворе и ни одного мужчины, который мог бы восполнить этот пробел. Вот тогда-то из старой газеты Игорь и смастерил двухтрубный корабль и целую эскадру маленьких лодочек, просунул их в щель между хмызом и, выждав момент, когда старуха отвернулась, тихонько свистнул. Как он и рассчитывал, за своим грохотом она не услышала свиста, а девочка мгновенно обернулась. Увидев под забором бумажный кораблик, она так и замерла от радости. Сначала ей никак не под силу было сообразить, откуда он мог появиться. Но потом она захлопала в ладоши, очевидно расценив все это как естественный дар и принимая его как должное. Ей, родившейся на берегу Дона, где в каждом дворе была своя плоскодонка, не потребовалось много времени догадаться о назначении этого корабля и лодочек. Точно такие же покачивались под окнами их дома на приколе, а двухтрубный белый пароход летом тоже ходил взад и вперед мимо окон. Девочка поспешила поскорее завладеть своим сокровищем. И вот уже сделанные руками Игоря кораблики поплыли по ее корыту.
Поглощенная своей войной на три фронта, бабка Нимфадора долго не обращала на них внимания. К тому же была она и подслеповата. Игорь же, наморившись после целого дня походов по десятидворкам и наблюдая с раскладушки сквозь щели в хмызе за тем, как самозабвенно увлеклась девочка своей игрой в кораблики, незаметно для самого себя уснул. Под вишнями было прохладнее, чем вокруг, с Дона потягивал ветерок, и пьяный аромат наклеванных сороками виноградин кружил голову. Он и не заметил, как голова его сама упала на подушку.
Проснулся от тоненького плача. За соседским забором девочка навзрыд жаловалась старухе на свое горе, а та никак не могла понять, откуда у нее в ручонках эти лохмотья размокшей бумаги. За то время, пока Игорь спал под вишней, весь бумажный флот ее размокнув до основания, пошел ко дну, й теперь она, вытаскивая клочья разбухшей бумаги из корыта, со слезами протягивала их прабабушке. Старуха с недоумением рассматривала их полуслепыми глазами. Игорь поспешил смастерить другую; точно такую же флотилию, просунул ее в лаз и опять свистнул. Горе девочки тут же улетучилось, слезы мгновенно высохли. Прижимая к груди кораблики, она опять бросилась на своих кривоватых ножках от забора к корыту. Но Игорь тут же и подумал, что предаваться иллюзиям он не вправе. Скоро обязательно должна будет наступить минута, когда бумажное счастье девочки опять сменится горем, а этот желтоголовый подсолнушек плачет так жалобно. Если бы ему не вздумалось преподнести девочке свой дар, то теперь не разрывалось бы так ее сердечко. Не зная утрат, она продолжала бы играть своими спичечными коробками, щепками и листьями, прежде времени опадавшими в это знойное лето с деревьев. И он решил загладить свою вину перед ней. Пока девочка плескалась у корыта и пока еще не успели опять потонуть ее бумажные корабли, он с помощью перочинного ножа в поте лица выстругал из чурбачка настоящий кораблик. Даже воткнул в него посредине мачту, увенчав ее парусом из картона от крышки блокнота, и свистнул в третий раз.