– Ваш козырь старше.
Греков опять уже стал спускаться к машине на шоссе, когда его догнали слова Молчанова.
– Я, гражданин начальник политотдела, еще хочу спросить.
– Спрашивай, – Греков оглянулся.
– Если срок все пятнадцать лет, амнистию тоже могут дать?
Папироса у Грекова погасла, и он опять достал из кармана спички, раскуривая ее.
– Ты уже сколько отбыл?
– С зачетами?
– У тебя в школе по задачкам не одни только тройки были?
– Тут же, гражданин начальник политотдела, задачка совсем другая.
– А как ты думаешь, только начальник политотдела один и будет ее решать?
Молчанов вдруг улыбнулся, неожиданно сделав вывод;
– Значит, можно считать, ваш голос у меня уже есть.
– Ты, Молчанов, конечно, хитер, но все-таки смотри, как бы бетон у тебя не застыл.
– У нас он никогда не застынет, – повеселевшим голосом крикнул вслед ему Молчанов.
Уже посредине песчаного склона Греков увидел, как навстречу ему поднимается на плотину Вадим Зверев.
– А ты как в рабочее время сюда попал?
Вадим, отвернув обшлаг своей ковбойки, постучал ногтем по стеклышку наручных часов.
– Во-первых, Василий Гаврилович, у меня еще не кончился перерыв, а во-вторых, – он бесстрашно взглянул голубыми глазами на Грекова, – хочу своего бывшего школьного товарища повидать.
– А ты знаешь, что в контакт с ЗК, кроме как по производственным вопросам, запрещено вступать?
– Мы с ним от седьмого до десятого класса на одной парте всегда в контакте сидели. Простите, Василий Гаврилович, я с перерыва на эстакаду должен успеть. – И, обойдя Грекова стороной, Вадим Зверев опять стал подниматься наверх по откосу плотины.
27
Дойдя до конвоира, охраняющего на плотине бригаду из ЗК, он по-приятельски подмигнул ему:
– Ты, Юсупов, не забыл, во сколько у нас в воскресенье секция бокса?
– В семь, Вадим, – с живостью ответил конвоир. Разговаривая с ним, Вадим ковырнул носком, туфля на откосе плотины поверхность только что отглаженного лопатой бетона:
– Ай-я-яй, Молчанов, – попенял он, – кто же тебя учил так заглаживать бетон?
Молчанов, поднимая голову, враждебно ответил:
– Как заглаживаю, так и заглаживаю.
– Дай мне твою лопату, – сердито сказал Вадим Зверев. – Вот как. – И он стал показывать, как это надо делать.
– Тебе, Молчанов, не гордиться, а поучиться надо, – отходя от них, нравоучительно заметил конвоир.
– Ее теперь поселили в одном бараке с самыми хожалыми, – склоняя голову к Вадиму Звереву, заговорил Молчанов. – Ну с теми, которые в Москве к командированным в номера ходят. Здесь не как на воле, чтобы индивидуальный подход – всех в кучу валят. Но ей там никак нельзя. Она еще может какой-нибудь номер выкинуть, чтобы доказать, что раз так, то и она будет как все. Я ее знаю, Вадим.
– Давай работай, – размашисто передавая ему лопату, сказал Вадим, – а я возьму вот эту. – Он взял с деревянных носилок другую лопату.
– Она очутилась со мной в одной связке потому, что отца у нее убило на фронте, а отчим стал к ней приставать и, когда она ударила его ногой в живот, выгнал из дома.
– Лопатой, Молчанов, тоже можно так, что бетон будет как шелк, – громко сказал Вадим. – На мои руки смотри.
– Но она совсем не такая, как на словах. Если бы ее расконвоировали, она бы еще показала себя. Вадим, передай, чтобы она не беспокоилась зря. Нет, ты побожись.
– Еще чего не хватало.
– Ты не забудешь, Вадим?
– Я-то не забуду. – И Вадим вдруг закричал так громко, что конвоир счел нужным опять приблизиться к ним: – А вот ты, Молчанов, совсем забыл, что бетон, как живое существо. Смотри, он даже дышит. Бетон к себе нежного отношения требует. На, бери свою лопату, и чтобы плотина была как шелк.
– Учись, Молчанов, что тебе умные люди говорят, – вплотную приближаясь к ним, сказал конвоир.
28
Догоняя автоколонну, Греков увидел, что над степью опять нависает гроза. Уже по брезентовому верху вездехода зашуршали первые капли, а в стороне Приваловской горело и корежилось небо.
Выехав за пределы стройки, можно было убедиться, как за совсем короткое время – всего лишь за полдня – прибавилось в степи воды. Поднявшись на единственно еще не затопленную крутобережную дорогу, ведущую в район, Греков увидел сверху на всех откосах под кручей живое бурое месиво сгоняемых ею сюда со всей степи всяких мелких и больших тварей. Сплошь облепили они прибившиеся к подошве кручи коряги, бревна, ящики, мотовила жаток и комбайнов. Подъезжавшие на катерах спасатели бросали с палуб сходни, и зайцы, лисицы, сурки безбоязненно переходили по ним на судна, полагаясь на великодушие людей. И те не обманывали их надежд, переправляя на катерах и баржах по обводному каналу в обход плотины и опять выпуская в степь. Иногда лишь гремели выстрелы, приканчивающие взбесившихся на незатопленных островках и курганах волков. Вконец отяжелевшие скобы, коршуны, ястребы и орлы, снижаясь из подоблачья, уже совсем лениво выбирали себе какую-нибудь беззащитную тварь, чтобы, сложие крылья и камнем упав вниз, выхватить ее из шевелящейся массы. Кто-нибудь из спасателей, не выдержав, посылал им вдогонку выстрел, и тогда коршун или скоба, запрокидываясь и распластав крылья, плыли по новому морю с медленно затухающей в радужных зрачках синью степного летнего неба.
Оказалось, что и старую единственную дорогу, по которой еще ездили со стройки до райцентра, перерезало клином прокравшейся по низине воды, и проехать туда теперь можно было только в объезд, по самой кромке кручи. Здесь машине Грекова пришлось задержаться. Стояла на краю кручи запыленная «эмка», а возле нее стояли мужчина и женщина. Увидев, как у мужчины, взмахнувшего рукой, золотым и серебряным блеском вспыхнул белый китель, водитель Грекова, вообще-то не любивший в пути непредвиденных остановок, притормозил.
– А на Ростов еще не успело дорогу отрезать? – заглядывая в машину к Грекову, спросил смуглый и грузный мужчина. Тем же блеском, что и награды на груди, блеснули у него на плечах полковничьи погоны. Вылезая из вездехода, Греков взял под козырек.
– Нет, товарищ полковник, туда путь свободен.
Чем-то вдруг неотразимо знакомым повеяло на Грекова от его смуглого с тяжеловатым взглядом лица, и от его жеста, когда он отбросил рукой со лба седеющий чуб.
– А я уже думал, весь Дон затопили. Почти от самой Зотовской как заяц петляю от воды. Я от нее, а она наперерез. Куда не ткнешься, она уже там. И в Приваловской на обратном пути от Зотовской хотел кое-кого из своих родичей повидать, у меня их там полстаницы было. Но и они теперь до единого, кто на плотину за длинным рублем подался, а кто в тайгу на лесозаготовки. Ни одного из Пятого донского кавкорпуса не мог найти. Говорят, какой-то один с тремя орденами Славы заперся в своей сторожке на винограднике с ружьем и никого к себе не подпускает. Это же додуматься надо было все донское займище затопить…
Еще не старая, но уже с седыми, синеватыми волосами женщина выглянула из-за его плеча.
– Никиша!
– Молчи. Хотел бы я на этого Автономова посмотреть.
При этих словах водитель Грекова высунул голову из вездехода.
– Вы, товарищ полковник, хоть и заслуженный человек, лучше бы не шумели на всю степь.
Седоволосая женщина, дотрагиваясь рукой до локтя полковника, снова повторила, но уже гораздо более настойчиво:
– Никиша!
При этом, как показалось Грекову, она, сощурив глаза, внимательно взглянула на него.
Полковник так и накинулся на водителя Грекова:
– Это ты, что ли, запретишь мне шуметь? Ах ты! – И поворачивая к Грекову лицо с выпуклыми темными глазами, с изумлением спросил: – Кому же еще тогда можно здесь шуметь? – Он даже схватил водителя за плечо рукой. – Это, значит, ты в этой степи и в гражданскую, и в Великую Отечественную… – Полковник вдруг захлебнулся своими словами и закашлялся, опуская голову и мотая ею из стороны в сторону, как конь. Водитель Грекова уже и не рад был, что высунулся из кабины вездехода со своим советом. Втягивая голову в плечи, он юркнул в машину, стараясь поглубже втиснуться в сиденье, но полковник, откашлявшись, вытащил его за плечо из «газика». – Да ты знаешь, какая тут рыба ходила нерестовать, какие паслись табуны?! Да что ты в этом понимаешь! – Выпустив плечо водителя, он с пренебрежением оттолкнул его от себя.