Итак, мы остались одни, и весь дом был предоставлен нам. Абрахам принес чай и песочный торт, а потом холодного пива. Он, наверное, ждал, что мы начнем играть в бильярд, как подобает графу и графине с белым цветом кожи. Собаки и кошки заскучали без хозяев, вскоре они начали карабкаться к нам на колени, на плечи, цепляться за ноги. Мы повозились с ними, а потом положили одну болонку на другую, и они начали драться.
Абрахам жил в этой семье лет десять. По словам миссис Пэрди, это был верный и исполнительный слуга: пил он только по воскресеньям, а в другие дни всегда был трезв, быстро справлялся с посудой, красиво накрывал стол, всегда знал, чего сколько нужно купить, и в случае необходимости заменял повара. Если бы при всех его дарованиях он был белым, то за это время завоевал бы доверие хозяина и смог накопить деньги. Затем, предъявив свидетельство о прилежании и честности, он бы получил заем в банке в Солсбери и открыл собственное кафе, которое вскоре прославилось бы своими поджаристыми пирожками и мягкими ростбифами.
Но Абрахам был всего лишь черным сорокалетним «боем» из племени шона, и ему суждено было оставаться тем, кем он был. Поэтому-то, может быть, некоторые африканцы и становятся ленивыми и нечестными. Белые говорят: научитесь сначала чувству ответственности, осмотрительности, умению и энергии. Но рассыльный в конторе, официант в гостинице, повар на господской кухне недалеко уйдут, обладая всеми этими качествами. Годами и десятками лет, до конца своей жизни они остаются на тех же местах.
Дети Пэрди мало способны к учебе. Их вынудили до шестнадцати лет учиться в обязательной школе, их мучили французским языком и историей, хотя единственное, чего они хотели, — заниматься сельским хозяйством. И несмотря на это, они могли быть уверены в том, что по своему социальному положению они выше самого образованного африканца в стране — зачем же тогда знания? На своей ферме они непременно будут иметь у себя в подчинении хотя бы одного африканца, который жил бы совсем иначе, имей он такие же возможности для получения образования.
Мы лежали на траве, подставив спины последним лучам летнего солнца. Художница, написавшая портрет с младшего сына Пэрди, приехала в автомобиле и взяла три мешка удобрений. Это был запрошенный ею гонорар. Положив мешки на заднее сиденье, она уехала превращать свой сад в цветущий.
Я листал брошюру о радостных африканцах Южной Родезии, ио вскоре устал от бесконечных перечислений больниц, школ и от благополучных статистических данных. Ясно, что белые пришли в Африку ради черных, что «туземцы» обращались к своему «белому баба», отцу, и в горе и в радости и что, в общем, все идет как надо.
Диктор, спрятавшийся в нашем приемнике, очевидно, не читал этого сочинения, и вместо радостных новостей он передавал печальные сведения о том, как войска внутренней службы безопасности были «вынуждены открыть огонь» то в одном, то в другом месте. Эти сообщения напоминали о тянущейся уже несколько месяцев войне с неуловимыми партизанскими отрядами.
А в газете «Санди Мейл», Лежащей на траве, — единственной воскресной газете, выходящей в Федерации, — передовая статья называлась: «Пора снять шелковые перчатки!» Мятежников и народные толпы не рассеешь «бомбой со слезоточивыми газами и приказанием убираться, для этого нужна пуля, несущая смерть». Письма читателей, ежедневно заполняющие одну-две страницы газет, выходящих в стране, были подписаны «Чистая игра», «Истинный империалист» и «Старый — старше всех». В одном из писем говорилось: «Находясь в течение четырех десятилетий в тесном контакте с туземным населением, я, надо полагать, могу знать кое-что о них…»
Вошел чем-то взволнованный Абрахам. Дала течь водопроводная труба, ведущая от колодца к цистерне с водой около дома, но он уже послал одного из боев починить ее.
— Повар пьян, мастер. Он забыл, куда девал цыпленка.
Абрахам с неохотой провел нас в кухню. Он уверял, что повар выпил какой-то экстракт. Застывшие глаза повара странно блестели. Повар стоял у столика для мытья посуды и вытирал кувшинчик для сливок. Но вид у него был такой, словно он занят совсем другим.
— Где цыпленок? — спросил я его.
Повар покачал головой. Тогда Абрахам обратился к нему на ломаном английском языке, известном под названием кухонно-кафрский:
— Ты положил цыпленка в холодильник. Тебе надо было сварить его для мистера и миссис на обед. Где он?
Ответа не последовало.
— Он всегда напивается, когда дома никого нет? — спросил я Абрахама.
— Изредка, — ответил Абрахам. — Но сегодня ночью умер ребенок. Его сын. Ему был месяц. А до этого умерло еще пятеро. Жена больна. Хозяйка ничего не знает.