Знакомые Пэрди, приезжавшие погостить к ним на ферму, словно эхо повторяли те же слова и фразы. Уединенная усадьба, министерства и клуб в Солсбери, оккупированные селения в Ньясаленде — все это было частями одной действительности, предметом одних и тех же пересудов. От этого даже при желании некуда было деться. Такая обстановка могла бы послужить некоторым стимулом: в Центральной Африке, белое население которой приехало из Мальме и из Бормута, действия отдельного лица кое-что значили. Но мы были всего лишь гостями, и танцевать в одиночку не имело смысла.
Взгляды Пэрди и их друзей причиняли нам такие муки, что мы старались переводить разговор за столом на нейтральные темы. А если бы мы и высказали откровенно свое мнение, хозяева дома бесконечно удивились бы и искренне оскорбились. Ведь все, что они делали и говорили, должно было, по их мнению, помочь нам чувствовать себя в Федерации как дома.
А ведь у нас и в самом деле было много общего. Однажды вечером наш хозяин страшно удивил нас, заговорив о Т. С. Элиоте и об Иваре Аросениусе. Моя первая мысль была обманчивой: да это образованный человек! Может быть, я судил его слишком строго. Со мной это не раз случалось в Родезии. Я встречал любезных, обходительных людей, поражался их учтивости и великодушию. Но уже в течение нескольких минут ни к чему не обязывающий разговор на самые обыденные темы воздвигал между нами стену. Мы сидели, обменивались любезностями, и хотя на первый взгляд у нас было много общего, мы чувствовали себя чужими.
— Не женись на иностранке! — сказал мне однажды отец, когда я был маленьким. — Вы будете по-разному справлять рождество, твоя жена не будет знать, кто такой Густав II Адольф, у вас будет так мало общего!
Африка заставила меня понять, что одинаковые привычки, летние каникулы и Карл XII ничего не значат в отношениях между людьми. Для того чтобы понять друг друга, важно другое — единомыслие.
Однажды вечером мы все вместе отправились в спортивный клуб в Солсбери. Дженнифер была в новом голубом платье. Клуб находился на окраине города, возле него была устроена площадка для гольфа. В клубе отмечали введение чрезвычайного положения — пили пиво и виски, закусывали спаржей. Девочка из выпускного класса в старомодной коричневой школьной форме спела «Paper Doll»[7].
В клубе мы встретили англичанина, который раньше держал книжную лавку в Иордании, киприота, приехавшего в Родезию в поисках светлого будущего, и многих других. Все они спрашивали, как нам живется здесь, и, не выслушав ответа, рассказывали сами, как они хорошо живут. Один из них попытался дать мне ключ к разгадке поведения населения в Южной Родезии:
— Над Ньясалендом и Северной Родезией витает дух Ливингстона. Там много миссионеров, мало стремления вперед. Мы часто задаем себе вопрос: «Как поступил бы Сесиль Родс на нашем месте?» И мы делаем то, что, как нам кажется, сделал бы он. А каким бы он ни был, сентиментальным его не назовешь.
Подрядчик из Китве сказал, что ему недостает контраста между роскошью и дикостью Южной Родезии. В музее искусств в Солсбери не висит ни одной из картин великих импрессионистов, а вот в домах директоров в так называемом Медном поясе их можно увидеть; там можно встретить и «Ролле Ройсы» и «Ягуары».
Дженнифер было скучно. В клубе не было молодежи, за исключением Одного юноши с застывшим, невыразительным лицом. Он лишь прислушивался к тому, что говорили его родители, и утратил потребность сказать что-нибудь сам.
Женщины говорили о последней жертве энцефалита и о псарне, где они оставили своих собак, пока сами ездили купаться в Дюрбан, — кстати, сборы с бала журналистов должны были пойти на постройку дома для бездомных собак. Социальная помощь начиналась здесь с животных.
Один инженер показал фильм о строительстве огромной электростанции Кариба «на величайшем в мире искусственном озере». Для белых это был символ единства и силы Федерации, для черных — символ ее самодовольства и гнета. Кто-то высказал сожаление о том, что погибло так много африканцев после их выселения из Карибы: они заболели странными болезнями, хотя земля, куда их переселили, была, говорят, более плодородная, чем в Карибе.
Мой сосед пил в полутьме виски, пока мы смотрели фильм, а потом обратился ко мне: