— Кариба — это наше чудо. Это лучше пирамид. Мы рождены, чтобы здесь жить. Мы не поедем обратно в Англию, не поедем ни в Польшу, ни в Италию. Там, в Европе, никудышные люди. Они помешаны на войне, падки на развлечения. Пусть себе выдумывают что хотят. Атомные бомбы и ракеты полетят с востока на запад и с запада на восток. На север и на юг они не полетят. Экватор — каменная стена. Если они запустят ракету на нас, она не пойдет по орбите, а поднимется прямо в атмосферу и взорвется там. А мы останемся целехоньки.
Многим было достаточно небольшой дозы виски, чтобы приобрести такую уверенность в себе. Другие боялись, но не показывали виду. Между боязнью, виски и самоуверенностью существовала какая-то странная связь. Экватор — конечно, своего рода стена, но, казалось, не все, кто собирался остаться в живых, были уверены, что им следует находиться именно по эту сторону стены.
— Останьтесь у нас еще ненадолго! — сказала мне одна дама, которую миссис Пэрди уговаривала пойти с ней в клуб любителей бриджа, — Не осуждайте нас! Нужно, собственно говоря, прожить всю жизнь в Африке…
Здесь применяют аргумент, непригодный в других странах. Будьте такими, как мы, и нас будет больше! Но тот, кто входит в душную комнату, острее ощущает недостаток воздуха, чем те, кто находится в ней долгое время.
Душная комната, в которой живут эти люди, называется Африкой.
На ферме рано ложатся спать, и мы возвращаемся домой. В машине мы слушаем радио: Пэт Бун поет о Блуберри Хилл. По дороге к португальской Восточной Африке[8] снуют машины. На неровной дороге, ведущей к усадьбе, мы раздавили какое-то животное. Вокруг низкого белого дома бесшумно носятся летучие мыши, и ночной ветер доносит с поля запах турецкого табака. Черные слуги молча выступают из темноты и открывают дверцы машины.
Посланец доброй воли
Джордж Пэрди всячески старался развлекать нас. Он рассказывал анекдоты, иногда о евреях, чаще о шотландцах— ведь сам он был из Шотландии. Рассказывал их медленно, с каменным лицом, но под самый конец не выдерживал, фыркал, мы не улавливали заключительной реплики — соль длинного анекдота так и не доходила до нас. Наступала неловкая пауза, его бегающие носорожьи глазки суживались, становились пустыми.
Мы были не в его вкусе. Мы были вежливы и не обнаруживали ничего, кроме удивления, когда он рассказывал о черных, которым по своей «природной тупости» туго приходилось в университете, куда их принимали из соображений пропаганды. Мы и правда не были похожи на тех бойких студентов, каких он ожидал встретить, и поэтому не стали баловнями их семьи; кроме того, мы плохо играли в английский бильярд, нам не везло в игре в кегли, нам не доставляло удовольствия скакать на сумасшедшей кобыле Дженет. Мы смотрели акварели тещи мистера Пэрди и обучали адвоката из Кейптауна и его жену играть в крокет на шведский манер.
В те дни, когда мы занимались поисками квартиры в Солсбери, мы выезжали утром с мистером Пэрди и возвращались вечером с ним или его женой. Во время этих поездок меня охватывало жадное любопытство. Мне хотелось обо всем расспросить своего хозяина, заставить его обнажить душу — я замечал, что в других случаях, как ни странно, он был гораздо сдержаннее, чем в разговоре со мной.
— Мы вправе желать, чтобы они считали, что все блага исходят от белых. Все, что они имеют, — они получают в дар от людей, на которых им следует смотреть снизу вверх. Но ничего не должно делаться за счет повышения налогов. Чем больше мы делаем для них, тем определеннее нужно проводить грань между нами и ними. Мы должны защищать их от нас самих. Представь себе, что будет совершено насилие. Тогда белые линчуют сотни черных…
— Сельское хозяйство и армия — лучшие точки соприкосновения между белыми и черными. Черный нуждается в руководстве и ждет его. У черного джентльмена есть чувство такта. Он знает, что по закону имеет право прийти на любое богослужение, но он понимает, что, если его увидят в церкви, многие прихожане встанут и уйдут. Конечно, бывают случаи, когда где-нибудь позади в церкви они могут стоять — ну, например, когда хоронят их хозяина.
— А разве вы не заметили этого? Женщины испытывают отвращение к черным, и оно становится все сильнее. Это интуитивное чувство, что можно с ним поделать? Они чувствуют, что черные угрожают будущему их мужей и детей. Справедливая сегрегация становится, таким образом, единственно…
Мистер Пэрди не соглашался с тем, что те, кого насильно сегрегировали, вправе считать это несправедливым актом. Он говорил о «туземцах», «этих обезьянах, способных только подражать», с непререкаемым авторитетом человека, не привыкшего выслушивать возражения. Но дальше этого мы обычно не шли. Анна-Лена не хотела слушать его суждений даже ради приобретения опыта: ради того, чтобы своими ушами услышать то, о чем много раз читали, но что выглядит совсем иначе, когда слышишь и видишь сам.