Кто-то стучит в кухонную дверь. За дверью — африканец, он просит продать что-нибудь из старой одежды. Он показывает на мой костюм, брюки цвета хаки и говорит:
— Я заплачу за это, сэр.
— Но это мой единственный костюм. Не хотите же вы лишить меня его.
С чувством глубокого сожаления он собирается уйти, но в этот момент его взгляд останавливается на Анне-Лене:
— Госпожа, жена носит тот же размер, что и вы…
По другую сторону дороги, в тени деревьев, сидят черные няни и вяжут, возле них играют белые дети. Рабочие делают вид, что заняты уборкой сада. Садовый «бой» швырнул на траву шланг и отдыхает за кустами, держа наготове ножницы. Как только кто-нибудь приближается, он для виду срезает ветку.
Какой-то африканец облокачивается на барьер нашего балкона — от балкона до земли не больше метра — и спрашивает, нет ли работы. Нет никакого смысла требовать у него справку от его прежнего хозяина — у него, конечно, нет ее, но у нас нет и работы для него. Тогда он идет к соседке, и мы слышим ее крик:
— Какое бесстыдство! Как ты смеешь входить с парадного входа и попрошайничать?
В половине десятого на нашей улице появляется белый мастер. Рабочие прокладывают водопровод, а он, в мягкой широкополой шляпе, с трубкой в зубах, стоит, часами не меняя позы, и лишь изредка дает указания.
В перерыве он усаживается в стороне от рабочих, пьет кофе из термоса, ест бутерброды и курит. Его бригада, состоящая из африканцев, работает медленно, но ритмично. Впечатление такое, будто они и понятия не имеют, с какой целью роют, для чего это нужно, кажется, будто они просто подчиняются ритму своего пения.
Надсмотрщик стоит так до пяти вечера. Он получает в несколько раз больше, чем рабочие: ведь он белый, имеет право голоса и к тому же специалист по прокладке труб. Безделье должно бы извести его и заставить взяться за любую работу. Но нет — человек, по его убеждению, рожден не для того, чтобы работать. Африканцы ленивы, поэтому и нужен белый человек, чтобы присматривать за ними.
Ближе к полудню приходят африканцы, чтобы продать что-нибудь из своих поделок: плетеные корзинки, чашки из тика, столы, книжные полки. Они делают все очень искусно и с ангельским терпением пытаются это продать. Редко случается, чтобы их вещи покупали, но они никогда никого не уговаривают.
Прямо напротив нашего дома, по другую сторону дороги, лес: дерево мсаса, пинии, кактусы и джакаранда. Между стволами деревьев около павильонов выставки, сооруженных несколько лет назад, вьется сеть тропинок. Деревья и кусты пышно разрослись на красноземе, и весь этот район похож на покинутый город, заросший лесом.
Здесь есть бензоколонка, телефонные будки с оборванными проводами, полуразвалившиеся уборные, миниатюрные домики смелой архитектуры, возведенные разными фирмами. Между домиками пучками растет мощный бамбук, под его крупными листьями висят круглые, как шары для гольфа, гнезда, выстланные увядшей травой. Пробравшись через заросли кустарника, попадаешь на небольшую беговую дорожку для лошадей.
Силуэты высоких домов Солсбери совсем недалеко от нас, однако мы чувствуем себя так же далеко от них, как если бы жили в одном из многочисленных шахтерских городков, где дома пустуют с тех пор, как закрылся рудник. Кажется, будто мы в тропической стране, из которой уехали белые колонисты. В преломленном солнечном луче порхают черные бабочки. В центре широко раскинувшейся столицы иногда встречаются такие дикие места. Они как бы напоминают о том, что форма жизни, которая, кажется, находится в расцвете, на самом деле — уже пройденный этап.
И мы в своем доме на Джеймсон Вест авеню тоже живем какой-то нереальной жизнью. Там стоит наш «Моррис Оксфорд». Толстый пятнистый кот выгибает спину, съеживается, становясь похожим на сову, и сердито фыркает на холодильник. Почтальон въезжает на велосипеде во двор. Тонкие письма он просовывает под дверь. Здесь ни в одном доме нет почтовых ящиков — ведь всюду есть слуги. Газеты протискивают сквозь отверстие в оконной решетке, чаще всего над раковиной для мытья посуды. Они падают в раковину и намокают. Иногда мы находим их через несколько дней за гардинами и стульями, стоящими против открытых окон.
Мы стали жителями Солсбери, оплачиваем счета за электричество, и, несмотря на то что живем здесь недолго и являемся гражданами другой страны, мы, в отличие от африканцев, уже имеем право принимать участие в выборах в муниципалитет. Мы — члены белого клуба, именуемого Федерацией.
Во многом мы ведем себя так же, как все другие. Если нам некогда, мы, как и все, заходим в продуктовый магазин на углу улицы Моффэт-стрит. Покупаем белый хлеб в булочной на Кингсуэй, подозрительно нюхаем макрель, доставленную из Бейра на Индийском океане, и вместо свежей рыбы покупаем мороженую, привезенную из Гримсби. Когда нам надоедают пироги, сероватый ростбиф и крупный зеленый горошек, мы покупаем селедку и сухой хлеб в магазине-холодильнике на Моника-роуд.