— У нас тоже будут интернаты для наших детей, совсем как в Итоне и Хэрроу.
Потом мы говорили о политических намерениях Англии в отношении Кипра, место которого сейчас занял Ньясаленд, о том, что судьбы многих политических руководителей схожи — Макариос сначала сидел в тюрьме, потом стал премьер-министром, то же самое случилось с Нкрума, с премьером Гвианы, теперь очередь Банда. Затем мы ругали Франко, Салазара и сэра Роя…
Старик ел кашу, не поднимая глаз от тарелки, лежащей у него на коленях. Все, что не касалось его деревни в Северной Родезии, откуда он родом, было для него одинаково чуждо. Казалось, ему все было безразлично: и мы, Анна-Лена и я, относящиеся к «белому миру», и его собственные внуки, которые теперь принадлежали не ему, а большому городу, и вино, и то, что дочь моет посуду на кухне. Он напомнил мне одного еврейского беженца, прожившего с нами лето в Швеции. Он был так же погружен в себя, ему было так же трудно привыкнуть ко всему, что происходило вокруг.
В дверь забарабанили, жена Харри вышла из кухни.
— Харри никогда не стучит, — сказала она. — Кто бы это мог быть?
На пороге стоял какой-то мужчина. Все поздоровались с ним.
— Я иду из Секи, Харри был там сегодня днем. Он, наверное, там переночует и потом пойдет дальше на север. Не ждите его.
— Но полиция… — возразила жена.
Старик, ничего не замечая, продолжал шумно есть кашу. Анна-Лена сидела на матраце, прижав подбородок к согнутым коленям. Учитель, которого звали Шекспир Бакану, налил пришедшему вина.
— Харри найдет выход из положения. Еще неизвестно,-ищут ли его. Где его бумаги?
Жена вытащила из-под кровати коробку для ботинок. На конверте написана фраза, сказанная когда-то Гарольдом Ласки: «Самоуважение, стимул и творческие силы — вот, что является главным следствием самоуправления».
— Нам, действительно, нужно спрятать это в более надежное место, — заметил пришедший.
Когда мы уходили, хозяйка сказала:
— Я все же надеюсь, что Харри придет сегодня ночью.
— Да, — ответил я, — нам очень хотелось бы встретиться с ним.
Старик уже заснул на своем стуле, дети — в кухне на полу, укрывшись одеялами.
Мы пошли к Джошуа, где я оставил свою машину. Между сбившимися в кучу домиками, низенькими и светлыми, вились дорожки. Многие из них сливались с широким шоссе, которое вело из Солсбери в Мозамбик, а потом исчезало в так называемом «белом мире». Я видел их еще в первый день своего пребывания в Родезии, но с противоположного конца: тогда эти извилистые велосипедные дорожки, ответвляясь от главного пути, уходили в неизвестное, в то время как наше шоссе оставалось неизменно прямым, как стрела.
Звезды висели низко над самой землей, словно искорки, поднявшиеся в небо от всех очагов, горевших в локации.
Товарный поезд с грохотом промчался к городу, который приветствовал его сверкающими огнями уличных фонарей. Ни один белый, наверное, не решится пройтись ночью пешком по центру Солсбери.
А на следующий день опять улицы будут купаться в солнечных лучах, церковные колокола звонить о примирении, а африканец стоять у резиденции премьер-министра и продавать «Санди Мейл». И, хотя это запрещено, рядом с ним, на краю тротуара, снова будет сидеть маленькая девочка и сосать свой нескончаемый леденец — маленькую деревянную палочку.
Африканский студент
На дискуссии, организованной студентами университета, я сидел рядом с Оливером Ндокони. Дискуссия была на тему: «Ответственно ли правительство за мятеж в Ньясаленде?» Сын министра юстиции и еще один белый студент отрицали это, но Теренс Рейнджер и какой-то африканец из Ньясаленда сумели убедить нас, что это было именно так. При голосовании большинство присутствующих возложили всю вину на правительство. Такую мысль не посмел бы высказать ни один член парламента.
У Оливера Ндокони широкие скулы и коротко подстриженные волосы. Он очень счастлив сегодня.
— Здесь лучше, чем где-либо. Здесь хоть учатся ставить под сомнение действия властей.
Он хотел показать несколько учебников Гуннара Мюрдаля и Бертиля Улина, и мы зашли в его комнату. На письменном столе лежала раскрытая «Зимняя сказка». Мы заговорили о предстоящей зиме.
— В следующем месяце в Басутоленде начнутся снегопады, — сказал Оливер.
— Хорошие пьесы ставят в университетском клубе? — спросил я.
— Да, иногда. Мои белые друзья с английского отделения обычно рассказывают мне обо всем. Они часто говорят, что мы можем только радоваться, что не видим всякой ерунды. Но ведь и их никто не заставляет ходить туда.