«В Блантайре призвана на службу новая партия резервистов… Из Солсбери вылетели с подкреплениями три самолета королевских военно-воздушных сил…»
— Мне вчера рассказывали в банке, что Джон тоже там.
— Да он уже разучился держать ружье.
— Это не так уж важно.
— Я нарежу для мужчин побольше ветчины.
— Абрахам, подай мармелад!
«Из министерства информаций только что поступило сообщение о том, что в Ньясаленде убиты еще четыре африканца. Они были вооружены дубинами и отказались подчиниться приказу. Среди европейцев раненых нет. На этом мы заканчиваем передачу последних известий».
— Мы разделаемся с ними, — говорит мистер Пэрди.
— Передайте, пожалуйста, горох, — просит Дженнифер. Она только что села за стол. Дженнифер в блузке и коричневых манчестерских шортах. Я вспомнил, как кто-то предупреждал нас в письме, что дамам не следует ходить в шортах, чтобы не искушать африканцев. «Как можно! Мы ведь не в Каннах», — с возмущением сказала как-то Анне-Лене одна родезийка шведского происхождения. Значит, они признавали, что чувства африканцев в этом отношении ничем не отличаются от эмоций белых. Почему же они не хотят признавать этого во всем остальном?
— Похоже, в Ньясаленде убито несколько сотен туземцев, — восклицает мистер Пэрди. — Уж я то знаю, чем пахнет, когда сообщают такие новости.
Я было решил, что наш хозяин либерал, которому не нравится, когда правительство пытается скрыть истину. Но он продолжает:
— К чему лицемерить? Мы хотим сами управлять собой и мы должны иметь мужество заявить Лондону, что нам все равно — убиты тысяча или десять африканцев. Раньше они не поднимали шума, а сейчас необходимо дать им урок и показать, что мы не намерены уходить отсюда.
— Милый, зачем так резко? — умоляюще восклицает миссис Пэрди.
— Эта молодая пара только что из Швеции. Мы должны рассказать им, как просто и разумно мы смотрим на все это. К нам нередко приезжают из Англии всякие либералы и крикуны. Поживут здесь неделю и думают, что все поняли.
— Вы ведь пробудете здесь целый год? — обращается к нам миссис Пэрди.
Этим она хотела сказать нам в утешение, что мы-то не относимся к таким крикунам. Ведь у нас не могло быть никаких предвзятых мнений. Не для того же я приехал учиться почти на целый год, чтобы наводить здесь критику.
Мы разговариваем, а Абрахам стоит в дверях буфетной и ждет, когда мы кончим завтракать. По его виду нельзя судить, понимает ли он, о чем идет речь. В этой семье не привыкли сдерживаться в присутствии слуг. Слугам представляется много случаев наблюдать цивилизацию белых, которая должна казаться им странной и непонятной. Когда мы встаем из-за стола, Абрахам молча подходит к миссис Пэрди и протягивает ей листок бумаги и ручку, прикрепленную шнурком к деревянной дощечке. Ни Абрахам, ни миссис Пэрди не произносят ни слова. Миссис Пэрди пишет на бумажке свое имя и слова: «Please, pass» — «Пожалуйста, пропустите». Вечером Абрахам свободен от работы и с этим пропуском может спокойно поехать на велосипеде в Солсбери, не опасаясь никаких неприятностей.
— Многие туземцы очень смышлены, хотя вы, может быть, этому и не поверите, — говорит миссис Пэрди, строго посмотрев на меня. — Взять, к примеру, Джереми. Он стирает у нас белье. Он не умеет считать до пятидесяти, но просит меня откладывать от его жалованья по два шиллинга в неделю. И он проверяет меня, завязывая каждую неделю на нитке по два узелка.
— У вас с Джереми много общего, мама, — замечает Дженнифер.
Отец шутливо грозит дочери кулаком. Миссис Пэрди встает проводить мужа до автомобиля. Она отряхивает платье, словно от разговора в его складках застряли крошки.
«Африканский скот»
Период дождей подходит к концу. В зоне тропика Козерога начинается бабье лето. Жара спала, на небе ни облачка. Гроз в это время года не бывает. Суббота, начало марта. Реактивные самолеты сомкнутым строем возвращаются из Ньясаленда домой, в Солсбери.
Мы пьем чай на лужайке. Повар африканец испек лимонный торт. Мистер Пэрди отламывает кусочки торта и бросает их собакам. Он расстегивает рубашку, выплескивает остатки чая на клумбу. Собаки и кошки неотступно следуют за ним. Я не очень-то доверяю таким любителям домашних животных. Они ничего не хотят знать о людях, боятся их. Преданные собачьи глаза, в которых не отражается никаких вопросов, никаких проблем, вызывают у них сочувствие, а пытливые взгляды человека, поступки которого трудно заранее предугадать, делают их неуверенными и бессознательно жестокими.