— О, Ной, — упрекнул он себя, — ну и дурак же ты, ведь тысячу раз я пытался тебе это втолковать.
Так мы узнали, как его зовут.
Мы подъехали к резервации, где жил племянник нашего попутчика. Во все стороны ответвлялись узкие дорожки, ведущие к африканским наделам. Мы предложили нашему пассажиру подвезти его поближе и попросили быть нашим переводчиком. Он согласился, и мы поехали дальше между низкими деревьями мвунгути, продолговатые плоды которого глухо били по верху машины.
Деревня похожа на крааль, какой можно встретить в любой части Африки: круглые глиняные хижины с травяной крышей конической формы, некоторые хижины — четырехугольные, как дома белых. Хижина напоминает клетку для птиц из тростника, сплетенную вокруг врытого в землю столба. Глина для стен берется, как правило, из термитников, там она уже чистая. Глину смешивают с водой, разминают ногами и затем, пока она еще сырая, ею обмазывают плетеные стенки.
На местном базаре росло манго — дерево, которое дает самую прохладную и самую густую тень. Солнечные лучи в его ветвях танцуют, словно ртутные шарики, а под густой листвой всегда можно найти место для свиданий и задушевных бесед. Здесь, в тени, морщинки у глаз исчезают, зрачки расширяются. Прямо на голой земле раскладываются товары: бататы, бананы и бобы.
Мы заговорили со стариком, который, казалось, весь состоял из костлявого позвоночника, темно-коричневого, словно дубленого лица да четырех кривых веток вместо конечностей При вдохе его губы растягивались, обнажая десны, будто он собирался громко засвистеть. Мы спросили, хотел бы он жить в городе. Нет, ответил он через нашего переводчика, там он никому не нужен; ведь там не делают того, что он умеет, его убили бы. Там живут люди, которые получают деньги за то, что сажают других в тюрьмы.
Он сказал, что никогда не смог бы оставить землю и свой скот, но хотел бы научиться читать и писать, хотя теперь уже поздно. Он больше доверяет своим коровам, чем белым людям, так как знает, что нужно коровам, но не понимает желаний белых людей. Он дает коровам корм, они ему— молоко. А уплатив белым налог за хижину, он ничего не получил взамен, кроме недели голода.
Мы заметили, что к старости голоса у африканцев становятся звучнее и окрашиваются в полутона, как звуки деревянных духовых инструментов.
— Где ваши дети? — спросили мы у старой женщины.
— В городе, — ответила она.
— Женаты?
Она кивнула:
— Три сына.
— А вы были в городе?
Она качает головой. В глазах ее появляется тревога. Она никогда не видела своих невесток, и думы о них не дают ей покоя. Они, наверное, совсем не похожи на нее, ведь она никогда не думала ни о своей одежде, ни о красоте, ни о возрасте. Может быть, они носят даже нижние юбки по праздничным дням, для нее же дни делились только на сухие и дождливые. Она не знает и не может себе представить, что такое город.
Перед ее домом стоит пресс для размола зерна — кусок дерева, похожий на песочные часы. На стенах под самой крышей сушатся маисовые початки.
Пиво здесь делают так. Маисовую муку размешивают и холодной воде и выливают в сосуд с кипятком. В другом сосуде уже бродит в течение суток зерно, которое затем перемалывается и тоже выливается в эту смесь. Все оставляют на ночь. К утру смесь начинает слегка бродить, тогда ее вновь ставят на огонь, и на седьмые сутки пиво готово. Оно светло-коричневого цвета, вначале сладкое, но по мере брожения становится все кислее.
Вокруг нас собираются ребятишки и с любопытством разглядывают машину. Они-то, кажется, не боятся города. Волосы самых маленьких тусклого рыжего цвета, что типично для истощенных и больных пупочной грыжей детей. Девочки на тонких, словно отполированных ножках; они переступают с ноги на ногу, стараясь удержать на голове огромные охапки дров и корзины с фруктами.
Анна-Лена вырезала из пустого пакета несколько кукол и достала коробку из-под пирожных. К крышке коробки приделана фигурка рыжеволосого мальчика, стоящего на голове. Его можно заставить прыгать при помощи веревочек с обратной стороны крышки. Мы отдали это все ребятишкам, они захлопали от радости в ладоши и занялись подарками.
Двое мальчиков крепко взялись за руки, а третий взобрался на них, как на качели. Мальчики поднимают и опускают его, будто качают воду, и поют песню: «Птица пьет воду клювом, птица пьет воду клювом». А малыш, сидящий у них на руках, вставляет: «Она это делает вот так».
Переводчиком был наш дорожный знакомый, жители резервации говорили только на языке шона, и нам все время казалось, что они говорят о нас.
— Девочки хотят спеть для вас, — сказал Ной.