Сидя на кроватях, мы писали письма. Мы были ожесточены, но трусливо молчали. Доверить свои мысли было некому. Ведь только Пэрди знакомил нас с людьми, а все эти люди были похожи друг на друга и высказывали одни и те же мысли. К чему волноваться? — думал я. Они просто привыкли так говорить. Они не вкладывают в свои слова никакого смысла.
Но избавиться от этого было невозможно. Это была не та Африка, к которой мы стремились. Здесь ничего нельзя было понять с первого взгляда, привычные представления менялись.
Нас сбивала с толку и заставляла молчать ограниченность и наивность нашего хозяина. Он высказывал свои полные предрассудков взгляды как нечто само собой разумеющееся — ведь все окружающие разделяли их.
Часто люди поддаются искушению разбить чужие представления откровенным высказыванием своего мнения, а мы, наоборот, встречали его бьющую через край откровенность уклончивыми ответами. Все, что он говорил, он произносил таким авторитетным тоном, что нам не приходило в голову начинать дискуссию.
Вскоре мы нашли оружие и научились обороняться, но в первые дни наша неопытность была слишком велика. Мы поняли, что в Африке в споре с белыми нельзя прибегать к таким доводам, как интуиция, чувство, принципы. Все это не имело для них ровно никакого значения. Опыт — единственное, чем вы имели право обосновывать свою точку зрения, опыт же приобретается только со временем.
— Вы сами увидите, когда будете уезжать отсюда через год… Хотя тогда вы, пожалуй, захотите остаться здесь. Все будет совершенно иначе. Вы поймете, сколько предвзятых мнений было у вас.
Так сказала одна дама, которая пришла однажды утром, чтобы уговорить Салли Пэрди принять участие в благотворительном базаре. Выручка от базара предназначалась для подарков храбрым сынам, сражавшимся в горах Ньясаленда.
Мистер Пэрди взял меня с собой на ленч в клуб Гранд-отеля. Там я предполагал завязать нужные знакомства. Наше положение на ферме было двусмысленным. Мы пользовались гостеприимством хозяев, а оставаясь вдвоем, обсуждали вопрос, как долго сможем выносить жизнь на ферме. Воздух в саваннах, казалось, был сжат как внутри футбольной камеры. Нам нужна была рекомендация от кого-нибудь из сильных мира сего к агенту по продаже недвижимого имущества Солсбери.
Пожалуй, ни в одной африканской деревне я не чувствовал себя в большем одиночестве, чем в этом светлом зале с колоннами. Обычно я легко приспосабливаюсь к обществу, но представленный мистером Пэрди как человек, приехавший в Федерацию не ради асбеста или кукурузы, а ради приобретения знаний, я почувствовал себя неуверенно.
Я поздоровался с президентом клуба, выпил с ним. Президент начал представлять меня окружающим. Мистер Вестберг — мистер Фокс, мистер Вестберг — мистер Редберн, мистер Лоулер, мистер Хогард, мистер Вестберг — мистер Фокс… Народу было много, я совершенно запутался и в конце концов протянул руку президенту, с которым уже был знаком, и отрекомендовался: Вестберг.
В клубе собрались крупные дельцы Солсбери и служащие министерств. Мужчина, предложивший мне на аэродроме звать его Томом, спросил меня, как я поживаю.
В Родезии всегда все превосходно, и я ответил, что чувствую себя как нельзя лучше. Том рассмеялся — он так и думал!
Директор страхового общества спросил меня:
— Вы заметили какие-нибудь признаки чрезвычайного положения? Видели ли вы хоть одного солдата в Солсбери? Мои родственники пишут тревожные письма. Я отвечаю им, что у нас никогда не было так хорошо.
Объявление чрезвычайного положения — мальчишество, авантюра. Правда, газеты и политические деятели думают иначе, но многие из тех, с кем мы говорили, уверены, что молодая страна разыгрывает сейчас свой самый грандиозный спектакль. Сэру Рою Беленскому, премьер-министру Федерации, с улыбкой отводят в этом спектакле роль первого национального героя после Сесиля Родса. Прямодушный шахтовладелец из области Шабани хлопнул меня по спине:
— A-а, вы пишете! Передайте, что здесь все спокойно. Нельзя чувствовать себя в большей безопасности даже в запертом гардеробе.
Его смех прозвучал бы загадочно, если бы не был таким громким.