В нем не было ни респектабельности, ни честолюбия; он приехал в Африку не для того, чтобы стать агрономом, он приехал сюда для того, чтобы быть никем.
Мы осмотрели жилье для рабочих, оно было похоже на то, что я видел и раньше. Одеяла прямо на влажном земляном полу, тут же кухонная посуда, и хотя хижина новая, весь потолок в копоти. В большинстве хижин — низкий стол, иногда рядом коровья шкура, но нигде я не видел ни одного стула. Если не считать лохмотьев, висящих на гвозде, личных вещей вообще не было. Перед хижинами груды калебасов — сосудов для питьевой воды, стеблей сахарного тростника и сушеных диких фруктов.
В сарае при ферме была школа. Учителю хозяин платил несколько фунтов в месяц. В этом сарае дети сельскохозяйственных рабочих сидели на деревянных скамейках, которые они сами сколотили. Когда мы вошли, дети обрадованно закричали:
— Добрый день, сэр! Добрый день, мадам!
Каждый из них хотел подойти к потрескавшейся лоске и написать несколько букв. Они едва могли спокойно усидеть на месте. Одной девочке нужно было написать «sky» — небо, но она сделала ошибку и написала «ski». Другая девочка бросилась вперед, чтобы исправить, но не смогла дотянуться до доски и чуть не расплакалась. Тогда длинноногий мальчик почувствовал, что может показать себя, стер букву «i» и под диктовку самой маленькой девочки написал «у».
Учитель был очень молод и серьезен, около него стоял ящик с камешками, на которых он учил ребят считать. Помещение пропитано запахом табака, маисовой каши и куриного помета. Дети здесь занимаются во второй половине дня, с трех до шести часов. С утра до двух часов дня они укладывают в пачки табачный лист и затем в виде вознаграждения им разрешается идти в школу. Даже «не умеющий хозяйничать» фермер получал таким образом деньги.
Когда мы уходили, дети стоя прощались по английски:
— Good-bye, sir! Good-bye, madam!
Когда побываешь в африканской школе, невозможно остаться равнодушным. Хочется, чтобы и ты сам, и другие научились этой детской радости и усердию, чтобы эти дети жили в стране, которая до неузнаваемости отличалась бы от той, в которой они живут сейчас.
Через табачные поля мы вернулись к стоявшей на пригорке белой фермерской усадьбе. Мы стали доверчивей друг к другу. Мимо жены и дочери хозяина, все так же сидевших на веранде, мы прошли в рабочий кабинет, чтобы выпить по стаканчику виски. Только здесь мы познакомились с настоящими интересами хозяина. Подобно всем одиноким людям, он был всезнайкой.
Каждый день один из его пяти слуг отправлялся на велосипеде на бойню и в почтовое отделение, расположенные в пятнадцати километрах от фермы. Из Солсбери на его имя приходили иностранные газеты и книги из магазина Кингстона и Шеферда. Он вырезал заметки о поступлениях в зоопарки мира, о строительстве новой плотины в Сибири или о сносе домов на площади Пиккадилли и даже о ценах на железнодорожные билеты по линии Булавайо — Лоренсу-Маркиш.
Он презирал невежество. Он жил в одиночестве где-то между Гвело и Умвума только потому, что не выносил белых людей, бездумно прожигавших жизнь в перенаселенном мире. Сквозь пыль от старых газет, накопленных в кабинете, он с сожалением взирал на своих близких.
Его интересовало буквально все:
Светятся ли звезды сами по себе, или лишь отражают солнечный свет? Сколько пород птиц на Ян-Майене? Почему Дрезден называется Дрезденом?
Мы обменялись обеспокоенным взглядом — да, он старался. Но не для этого мира; задавая вопросы, он смотрел на нас откуда-то издалека и словно говорил: о вашем существовании я забуду очень скоро. Вокруг его бессвязных знаний сами по себе росли кукуруза и табак, а жена и дочь мечтали об обществе и сетовали на несчастную судьбу, в которой их муж и отец видел триумф своей жизни. Мы выпили на прощание. Он взял со стола рекомендательное письмо от нашего американского друга из Каира:
— Вы можете воспользоваться им в другом месте.
— Но ведь на нем ваше имя!
— Здесь много Ричардсонов. Напишите только другие инициалы!
Он заставил нас взять письмо обратно. Казалось, он хотел закрыть дверь, которая раскрылась по ошибке. С письмом в руках мы вспомнили гоголевского Чичикова, разъезжавшего по русским имениям и встречавшего самый разный и необыкновенный прием.