Перед самой войной он перебрался в Англию, стал практиковать в Лондоне, где имел четыре тысячи белых пациентов. Дом доктора Банда превратился в место встречи черной интеллигенции. У него бывали Нкрума из Ганы, Кениата из Кенни, Нкумбула из Северной Родезии… Сам же он казался обывателем, не имевшим ни грехов, ни страстей. Но оттуда, издалека, он руководил деятельностью Национального конгресса и поддерживал его материально. Когда возникла Федерация, он заявил:
— Ньясалендцев обманули люди, которых они считали честными христианами, и предало правительство, которое они шестьдесят лет почитали как своего благодетеля.
В 1958 году он прилетел в Южную Родезию, подвергся там унизительному допросу и преследованиям прессы, затем прибыл в Ньясаленд как официальный руководитель Конгресса. Таким популярным, как он, мог быть только человек, которого ненавидят белые.
— Я похож на Моисея, вернувшегося к своему народу, — сказал он, чувствуя себя мессией, и похлопал по сумке с медицинскими инструментами. — Мой народ думает, что я ношу самостоятельность в этой сумке. Он не понимает, что за свободу нужно бороться.
Доктор Банда не придерживался крайних взглядов, хотя его нельзя назвать и умеренным политиком. Он не предаст свой народ «за чай и виски в домах белых людей». Он никогда не настаивал на насилии, но считает, что его заставляют прибегать к крайним мерам: «Белые слушают нас только тогда, когда их заставляют слушать». За день до своего ареста он заявил:
— Что бы вы ни услышали обо мне, ни я, ни партия Национальный конгресс никогда не были враждебно настроены к европейцам. Иначе я не прожил бы большую часть своей жизни среди белых. Все, чего мы хотим — это выйти из Федерации и образовать собственное правительство, в котором смогут принять участие европейцы доброй воли. Европейцам, желающим быть соседями, гостями или гражданами нашей страны, нечего бояться, что их выбросят в море. Мы только не хотим иметь дело с европейцами, владычествующими над нами. Тех же, кто согласен жить на равных правах с нами, мы приветствуем. Мы не собираемся отбирать у них чайные плантации и мешать белым обогащаться в Ньясаленде. Но любой ценой мы должны освободиться от господства Южной Родезии.
В глазах сэра Роя доктор Банда и его сподвижники— «гангстеры, не имеющие представления о демократии, полные безудержной ненависти, готовые вернуть Африку к мрачным дням XIX века».
Еще тогда в Гвело мы размышляли, сколько месяцев или лет пройдет, пока доктор Банда вернется в Ньясаленд в качестве премьер-министра африканского государства. Я заговорил об этом с одним человеком в баре гостиницы «Мидлэнд». Он рассмеялся, будто услышал веселую шутку, и заявил, что этот безумец сидит за решеткой и не может угрожать миру на земле. А потом добавил: «Вот послушайте, как умер мой приятель: он сидел в уборной у себя на ферме и вдруг вскочил, увидев змею. Он умер, но, вероятно, не от укуса змеи, а от шока. Священник, хоронивший его, сказал, что мы, живущие в Африке, всегда должны быть готовы к неожиданностям, уготованным для нас господом — и не только к радостным, но и скорбным…»
За сетной от москитов
У нас было рекомендательное письмо к мистеру Райдеру от нашего общего друга. Однако мистер Райдер не стал нам другом. Прочтя письмо, он сказал:
— Добро пожаловать!
Мистер Райдер с трубкой во рту и пластмассовой табакеркой в руках сидел на низенькой веранде. Его лицо защищала сетка от москитов; небо, должно быть, теряло для него яркость красок, словно он смотрел на него через цветное стекло автомобиля. Он велел слугам подать напитки.
— Здравствуйте! Удивительно приятный сегодня день, — услышали мы женский голос и негромкий смех. Это была жена Райдера.
Они держались так, словно долго ждали нас и наше появление было настолько естественно, что и говорить-то не о чем, как в семье, где все всегда вместе и все знают друг о друге. А между тем, за минуту до нашего появления, они и не подозревали о нашем существовании — у них не было телефона, и никто не мог сообщить им о нашем приезде, да и мы завернули к ним на минутку, по пути.
Мы пили мартини, а мистер Райдер — виски, которые почему-то никому не предложил. Веранда выходила в сад, где бурно разрослись дикие растения. В саду пытались выращивать ирис и африканскую цинию, лук и капусту, но их существованию угрожали буйно разраставшиеся кусты и одичавшие чайные деревья, вымахавшие метров в восемь. Откуда-то доносились приятные запахи европейской кухни.