Перед лордами лебезят, потому что, как весной сообщалось в одной из статей «Родезия геральд», наш главный враг находится в Англии» (читай: не в Претории). Милостиво кивнув головой, они быстро проходят по сцене, как в опере Джильберта — Салливэна, и затем с доброжелательной миной дают отзыв: все хорошо, между расами нет недоразумений, наоборот, здешние отношения между расами могут служить примером всему миру…
Однажды вечером у Самканге кто-то начал танцевать, напевая «Мы партнеры, мы партнеры…» на мелодию псалма. А двое других начали диалог:
— Я согласен с тем, что недавно сказал наш уважаемый Вилден. Я тоже чувствую себя беспомощным. Ведь нашей цивилизации всего семьдесят лет. Я до сих пор верю в средство из земляных червей; я сжигаю их, перетираю в порошок и даю своей жене. Это для того, чтобы она родила дочерей, которых я смогу продать.
— Для африканцев гораздо лучше оставаться на той стадии, на какой они находятся. Мы продолжаем искать в золе знаки предзнаменования и верить в привидения. Или, может быть, вы, господин доктор, можете вспрыснуть в мои вены культурные традиции нескольких веков?
— Я работал на ферме. Однажды ко мне подошел хозяин и сказал: «Джонни, ты получишь в день на пенни больше, здесь Федерация». Рядом с ним стоял, улыбаясь, новый надсмотрщик. Я повернулся к нему и сказал: «Благодарю вас, господин Федерация».
Белые много выгадывают от того, что здесь горькие мысли пытаются отогнать смехом. Подобные вещи мы слышали много раз и от белых и от черных. Их надо бы превращать в песни и шутки — ведь на севере нигде не услышишь таких забавных историй.
Смех — тоже форма сопротивления. В нем заключена своего рода перестраховка; этого не стоило бы принимать всерьез, если бы за этим не скрывались столь серьезные вещи. Но наступит время, когда мы всерьез посмеемся, вместо того чтобы смехом скрывать страдания.
Важно не впадать в патетику. В доме Стэнлейка и Томми кто-то сказал:
— Борьба за свободу — нечто более великое и вдохновенное, чем свобода, которую мы, может быть, обретем в результате этой борьбы.
«Мы партнеры». Африканец ритмично танцует, напевая, и его пение напоминает нам о треске пустых, шаблонных фраз, высказанных дельцами и политиками, к которым почтительно прислушивается весь мир.
Мы на острове
Шелах Рейнджер опоздал на ленч. Его пальцы были запачканы типографской краской. Студент африканец укрепил на доске несколько объявлений. Одно из них приглашало на дискуссию о свободе печати, другое призывало отправиться на рассвете вместе с женами с визитом к политическим заключенным, взяв еду и книги. «Я был в тюрьме, а вы не навещали меня» — упрекал плакат.
На другой день увидел свет новый номер «Диссента», который занимал двадцать страниц текста, отпечатанного на скверной бумаге. Если бы эта газета попала на глаза родезийцу, он наверняка швырнул бы ее в корзину для бумаги. Но в газетах и парламентах разных стран мира эти страницы вызывали оживленные дискуссии— ведь только они стояли на страже демократических идей, предостерегали о будущем, предлагали правительству конструктивный план. Только «Диссент» давал глубокий политический и психологический анализ событий, происходящих в Федерации.
Когда в 1957 году был создан университет, некоторые (кто знает, может быть, и сама королева) надеялись, что он не будет островком, а представит собой часть «Родезийского материка». Эта надежда оправдалась, но не так, как многие хотели. Здесь, на Маунт-Плезент, воздух был чистым и перспективы будущего ничем не омрачались. Только здесь да еще в локациях для африканцев я чувствовал себя свободным в Родезии.
Пожертвовав на создание университета крупную сумму, Англия потребовала, чтобы в него были допущены африканцы и вступительные экзамены для них не отличались от экзаменов для белых и чтобы в основу были положены требования Лондонского университета. Протестов и письменных заявлений со стороны родителей белых студентов было немного; спокойно и без шумихи здесь соединились расы: все едят в общих столовых и живут в общих домах — правда, в разных коридорах. Предрассудки — если они не переходили в политические разногласия — чаще всего исчезали, как только студенты ближе узнавали друг друга. Юноши и девушки уезжали домой к родителям и рассказывали им о жизни, о какой те не решились бы и подумать.
Так университет стал самой прекрасной картиной партнерства, какую только могла предложить Федерация, единственным местом, где расы встречались на равных условиях. В пропаганде для заграницы без стеснения используется эта картина: смеющиеся черные и белые в университетских столовых и аудиториях.