Стояла глубокая ночь, когда Атис очнулся и сперва не понял, где находится: все казалось незнакомым и каким-то не таким, словно он все еще спал. Нет, все же наместник был в своей келье: узкая кровать у окна, камин, глубокое кресло, ширма, комод, рабочий стол и почти пустой шкаф для одежды. На стенах расползались паутины трещин, известка пожелтела от времени. Было что-то привлекательное в этой обшарпанности, что-то, что касалось лишь его. Что он будет вспоминать через десять-двадцать лет? Эту ветхость, жесткую постель и тот выцветший гобелен с охотой на уродливых львов. Атису он достался от прошлого хозяина кельи и был Варану очень дорог, поэтому выкидывать рука не поднималась.
Немного придя в себя, он поднялся с пола. Чертовски затекла спина, место укуса отдавалось тупой тянущей болью. Стоило ему встать на ноги, как по телу прошла судорога, закружилась голова, и он снова рухнул на четвереньки. После его стошнило чем-то черным, он едва успел нащупать умывальный таз.
Рвало около часа, и все это время наместник клял Гиору и Альхора на чем свет стоит. Наконец, когда желудок успокоился, Атис с трудом нашел в себе силы умыться и забраться в кровать. Его начало знобить, он укутался в шерстяное одеяло, свернулся клубком, поджав под себя хвост, и уснул липким тревожным сном.
Когда он очнулся во второй раз, за окном уже разгорался рассвет.
Атис резко сел на постели. Место укуса воспалилось, и шевелить правой рукой оказалось крайне неприятно. Хорошо хоть не было тошноты…
Сомнений не оставалось – он заразился звериной ярью. Откуда он это знал? Просто знал, и все.
– Господи, – проговорил он и опустил голову на руки. – Ты ведь этого хотела, правда?
Нет никого опаснее, чем те, кому нечего терять. Вечерница знала, что он никому ничего не скажет, иначе лишится должности. Больным магам запрещено находиться на свободе. Так что теперь это их маленький грязный секрет. На себя ей было плевать, она расскажет всем, что наместник болен, и тогда его отправят в Дом поющих, ведь он теперь озверевший.
Вряд ли она знала о том, что случилось в кабинете Лорда.
Однако не время раскисать. Он должен все взвесить, понять, сколько у него осталось времени… Понять, что еще успеет, а что нет. Итак, что известно о звериной яри? Болезнь, от которой страдают лишь маги, передается через укусы – слюну или кровь. Первые признаки – тошнота и головокружение, не прекращающиеся несколько часов после заражения. После долгий период затишья: от нескольких недель до трех месяцев, – затем кратковременные потери памяти, снохождение, бешенство… Зверь берет верх постепенно, отвоевывая все больше и больше места в мозгах, пока наконец пострадавший не погружается в первозданный ужас животного существования.
Атис вдруг ощутил себя внутри какой-то хитроумной ловушки, из которой нет выхода. Второй раз в своей жизни он оказался бессилен перед обстоятельствами. Впервые это гнетущие чувство посетило его в десять лет – в день обращения, когда пробудилась черная звезда. Больно, очень больно, он думал, что умрет. Вскоре все прекратилось, но он больше никогда не был прежним – человеком. А теперь это…
Стук в дверь. Что?.. Они знают? Нет, нет! Нет, даже если его кто-то видел, едва ли решится сообщить об этом. К тому же Атис точно знал, что они с Гиорой были одни. Наместник тяжело поднялся с кровати, боясь очередного приступа головокружения, надел халат, чтобы никто не видел его раны, нехотя подошел к двери и отворил засов.
В полумраке коридора, трепещущем от факельного света, стоял гонец. Он протянул свиток с печатью Канцелярии.
Его ожидала Леди-Канцлер.
Глава 4
Эйлит
Шипы. Железные, местами ржавые, местами со следами… крови? Да, похоже на то. Эйлит насчитала двадцать штук, растущих из потолочной решетки. Каждый длиной был с ее указательный палец. На поворотах кибитка вздрагивала, и решетка опасно тряслась над головами. Один раз их тряхануло так сильно, что смертельная решетка с лязгом накренилась. Тогда Эйлит решила, что если они сейчас умрут, то это хотя бы случится мгновенно. Не придется страдать.
«Так ты теперь думаешь, да? – с укором ответил голос матери в голове. – Надеешься на быструю смерть вместо того, чтобы бороться, доченька?»
Эйлит сильнее зажмурилась. «Доченька», мать всегда называла ее так, если она провинилась. Самое худшее оскорбление из всех. Однако отчасти мать права: нельзя сдаваться, пока сестра жива. Ни за что и никогда.
Ди спала под боком, свернувшись калачиком. Эйлит нежно погладила ее по голове. Та заворочалась, открыла заспанные глаза и слабо улыбнулась: