Но если цели у нас были одинаковые, то средства – разные. Я не была способна видеть плетения чар, и уж тем более не могла с помощью магии изменять свойства и качества бездушной материи. Зато могла чувствовать, насколько место «хорошее» или «плохое». Все кошки это умеют, люди – лишь частично, неосознанно избегая тех мест, где произошла беда, или было много страданий. Со временем все негативные эманации истаивали, но в некоторых случая место «заболевало» хронически, и его нужно было излечить. Этим я и занялась.
Заклинания могут иметь разные формы – в виде чар — тонких, видимых одним лишь артефакторам нитей силы, или вербальных конструкций, которые приводят в действия магические потоки, или, довольно редко, через сигилы — знаки. Бабушка научила меня нескольким таким знакам, самым простым. Некоторые из них даже стали использоваться как элемент вышивки или архитектуры, а их изначальное предназначение просто забылось. Да и без магии они не сработали бы.
Я нарисовала несколько простых магических сигилов на клочках бумаги, разложила их по углам. Затем зажгла свечи, и пройдясь с одной из них, подожгла одно заклинание за другим, тихо шепча заклинания. Они будто истаивали в воздухе, не находя цели, но я чувствовала, как как постепенно уходит затаившее, медленно высасывающее силы людей зло.
Когда догорал последний знак, дверная ручка задергалась. Кто-то очень хотел попасть внутрь. Я поспешно потушила свечи, растерла ногой пепел, открыла окно и только тогда отперла дверь.
Сонди, молодой менталист, работающий на Фоскарини. Очень нехорошо. Менталисты довольно чувствительны к чужой магии, даже самой тонкой. Там, где боевик бы ничего не заметил, маг разума наверняка бы начал о чем-то догадываться.
Но Сонди было не до меня. Он прижимал руку к лицу, и между пальцев его стекала кровь.
– А я думал, что просто заела дверь, – гнусаво сказал он. – Что вы тут делаете?
– Инвентаризацию, – соврала, пользуясь тем, что в таком состоянии едва ли Сонди успеет что-нибудь заметить. – Так вы не искали меня?
– Нет. Хотел в аптечке пошариться.
– Проходите, я вам помогу.
Ему повезло, что я уже очистила комнату от дурных эманаций. Теперь излечить мага было проще. Тем более нос его хоть и распух, но сломан не был.
– Кто вас так? – сочувственно спросила я, залечивая поврежденные сосуды.
Менталист что-то проворчал.
– Не поняла. Не могли бы вы повторить?
– Эскобаро, – неохотно ответил маг. – Вечно ко мне цепляется. В этот раз он подумал, что я залез в его мысли. Будто они у него есть!
Надо же, менталист, который не ладит с людьми!
– Люди всегда бояться то, чего не понимают и не могут контролировать. Принимайте это за комплимент – вас побаивается боевой маг.
– Я предпочёл бы, чтобы меня оставили в покое, – мрачно ответил Сонди, осторожно щупая свою переносицу. – Надо же, не болит! Спасибо.
– Мне не сложно, – улыбнулась я.
Я повернулась, чтобы выкинуть окровавленную салфетку, но в этот момент маг удержал меня за запястье. Он пристально глядел снизу вверх, но в этот раз я не увидела в его взгляде плохо скрытого презрения или превосходства.
– И все же, что вы тут делали? Пахнет горелым. Теперь я это чувствую.
Ложь бы Сонди уловил. Так что я ответила практически правду.
– Очищала кабинет от ненужного. Точнее, сжигала.
Менталист хмыкнул, почти дружелюбно.
– Обычно от ненужного и чужого избавляются, когда хотят задержаться надолго. Надеетесь, что Фоскарини оставит вас при себе? Не стоит на него полагаться. Ни на кого из тех, кто стоит у власти. Для них мы, маги, лишь инструмент.
– Дож вам не нравится?
Сонди поморщился.
– Получше других. Он, по крайней мере, почти никогда не врет, и цели у него благие. А вот средства... ну как у всех.
– И какие средства? Кстати, можете отпустить мою руку.
Менталист тут же разжал захват.
– Простите. Мне вообще не стоило обсуждать с вами дона Фоскарини и его дела. – Он устало потер лоб. – Не знаю, что со мной. Наверное, я просто перегорел. Мне казалось, что раз я работаю на великого человека, пожалуй, единственного, кто может по-настоящему объединить Лермию, и унять церковников, должно делать и меня лучше. Но я занимаюсь всё тем же самым, и всё так же ненавидим. Хотя кому я это рассказываю? Вам вряд ли это знакомо, сеньорита Бьянки. Уж целителей даже простой люд любит.
– Как вас зовут? – спросила я.
– Оливер.
– Рената.
Сонди грустно усмехнулся.
– Я уже знаю. А вот вы одна из немногих, кто поинтересовался моим именем. У вас и правда доброе сердце, сеньорита. Мне жаль, что наше первое знакомство не удалось.
– Может, сердце у меня и доброе, но я тоже напряглась, когда поняла, что вы менталист. И ошибалась. Вы славный человек... Оливер.
– Не надо пытаться со мной дружить.
Эм-м-м, не то, что я собиралась, просто хотела сделать приятное явно одинокому и неприкаянному менталисту, но его слова меня задели.
– Почему?
– А как вы думаете? Или полагаете, что грейдорец и вправду в вас так нуждался?
Сонди будто хотел сказать что-то еще, но затем передумал. Кивнул головой, и тихо вышел, оставив меня одну. Вот умеет же настроение испортить! Теперь я смотрела на нашу утреннюю прогулку с Рихтером совсем по другому, и вроде бы невинные расспросы грейдорца виделись совсем под другим углом.
Нет, серьезно, в чем я виновата?! В том, что помогла Вико?! Или взялась за сложную работу? Вот она, благодарность. Одни подозрения, да и какая-то возня за спиной. Чем скорее ищейки Фоскарини найдут целителя, напавшего на Рихтера, тем быстрее отстанут и от меня. Но чем я могла помочь в этом? Если я расскажу им то, о чем знаю, сама попаду под подозрения. Глупо думать, что дож не выдаст меня. Разве что только решит избавиться сам, по тихому.
«Они никогда не поймут, Рената. Они будут бояться»
О, я понимала Оливера Сонди гораздо лучше, чем он думал. Только он скрывал свою белую ленту менталиста под воротниками и шарфами, а я хранила свои секреты глубоко-глубоко в сердце. Порой мне хотелось, чтобы моя дорогая бабушка никогда не рассказывала мне о запретном целительстве. Но тогда бы я ведь никогда не смогла спасти Лучиано.
– Почему он не кричит, Нат?! Дети ведь должны кричать!
Голос Исы был сорванным от сдерживаемых криков. Мы съехали с дороги, скрывшись за деревьями, но внимание все равно не стоило привлекать. Едва ли нам бы кто-нибудь сейчас помог. И уж точно никто не мог помочь несчастному младенцу. Он лежал бледным, почти синим, и был безвозвратно мертв. Жизненные силы покинули его хрупкое тело. Даже если я запущу маленькое сердечко, отдав все свои силы, и даже больше, это не поможет.
– Он... он мертв, Исабелла. Мне жаль.
– Нет! – сестра истошно зарыдала, царапая себе лицо ногтями, а я даже не могла её успокоить, лишь только смотрела, продолжая прижимать к груди дитя.
Вико, охранявший закрытую повозку снаружи попытался заглянуть внутрь.
– У вас всё хорошо? Нам нужно быть тише!
– Уйди, – прошипела Исабелла, и полог вновь опустился. – Нат. Ты ведь можешь его спасти. Я знаю, что бабушка учила тебя... всякому.
Я не стала обманывать убитую горем сестру.
– Слишком поздно. И у меня не хватит сил.
– Ты врешь. Ты меня обманываешь. Дай, дай его сюда. Отдай мне моего Лучиано!
Я отдала ребенка его матери, и тут же отвернулась, глотая предательские слезы. Мне казалось, что все закончилось, и я не сразу поняла, что Иса все еще не сдалась.
– Знаешь, когда старуха совсем спятила, и отец перестал выпускать её из комнаты, она начала болтать всякое при мне. Кажется, она считала, что я это ты. И она рассказала... многое. Что можно обменять одну жизнь на другую. Нат, пожалуйста, не подведи меня.