Тот сидел один, медленно пережевывая овощной салат, и, как мне показалось, уже несколько минут наблюдал за нами, особенно с момента, когда муж и сын спорили относительно того, что Косте следует съесть, а что — нет (что не сделает его готовым «к труду и обороне»).
Мужчина на мгновение замер в раздумье, пожал плечами, глядя в стол:
— Я думаю, фотографировать все подряд — это забрать увиденное с собой, как собственность в чемодан, раз нельзя отрезать кусок земли, забрать цветы, черпануть моря, нельзя забрать эти красивые блюда… Извините, вы спросили — я ответил, — он с сожалеющим видом поднял глаза на мужа.
Их взгляды пересеклись и… Коля смущенно лишь потеребил пальцами фотик, так и не найдя, что ответить. Лишь когда мы пришли в номер, он вдруг спросил, то ли меня, то ли сам себе задал вопрос: «Я так и не понял: он что, вот так вот оскорбил меня, что ли?»
В общем, очень странно прошел у нас первый обед в отеле. К ужину Коля шел уже слегка накрученный, и я немного боялась, что его опять потянет спросить о чем-нибудь странного соотечественника.
Казалось, мои опасения не оправдываются: мы уже почти поели, мужчины нигде не было видно. Но в конце ужина муж начал заставлять Костю выпить кефир. Тот хотел кофе. Возникла нежелательная пауза. И надо же, вот он: знакомый незнакомец явился, как на грех, и… за соседний стол! Коля решил посоветоваться и на этот раз: наверно, хотел спровоцировать на новый спор. (Боже мой, зачем?…)
— А что сейчас думаете, господин хороший, может ли десятилетний сын решать как ему жить?
Мужчина постарался приветливо улыбнуться: у него оказалась красивая улыбка, широкая такая, обнажившая ровные зубы и собравшая маленькие морщинки в углах глаз. Но ему было явно грустно, что-то тяготило его так, как это на отдыхе бывает редко.
— Может, — ответил он как — то отстраненно, думая, наверно, о чем-то другом.
— И с чего бы это? — «закипел» Коля.
— Но ведь речь идет о его жизни.
— Позвольте не согласиться. Это — моя жизнь! Потому что данный пацан — моя кровь. Все просто и ясно.
— Подобие не значит идентичность. Вы же не считаете его своей собственностью?
— Вот как раз и считаю.
Мужчина пристально уставился на Колю, будто впервые его заметил:
— Но ребенок не вещь, не ваша бритва или зубная щетка.
— Он больше, чем… Он — мой отпрыск!
— Что, простите?
Коля покраснел. Это было неприлично заметно. То ли он вдруг осознал этимологию данного слова, вполне невинного в обычно употребляемом контексте, но как-то неуместно прозвучавшего именно сейчас, то ли был возмущен от непонимания радикальных реплик собеседника. Кроме того, в зрительном зале помимо меня сидел, между прочим, и сам «отпрыск»…
— Я имел в виду, что сын — неотъемлемая часть меня.
— Он ничья не часть. С точки зрения природы Вы уже сделали свои дело, успокойтесь. А красть у него жизнь никто не вправе.
— Это я-то краду?
— Я не знаю, крадете ли вы. Но не вправе красть никто.
— То есть я не могу заниматься его воспитанием?!
— Воспитания не существует. Это иллюзия.
На секунду возникла пауза, которую неожиданно прервал Костя:
— Ну, так я… за кофе?
— Ага, — сухо согласился его отец.
А затем с оттенком угрозы добавил:
— С тобой мы еще подискутируем…
В номере Коля дал волю эмоциям:
— Ты смотри, какую философию толкает! Объяснить, что ребенку лучше, уберечь его от ошибок и лишних проблем — значит красть у него его жизнь? Бредятина! Разве может ребенок знать лучше родителей, что такое добро и что такое зло?