— Почему? — Макс смотрит на меня, нахмурившись. — Саша, любой мужчина, достойный тебя, сможет приготовить ужин для вас обоих. — Он берет лопаточку и переворачивает содержимое сковороды на ожидающую тарелку. — Учись, если хочешь, я был бы рад показать тебе, на самом деле, но только если ты хочешь, а не потому, что чувствуешь, что тебе это нужно для того, чтобы впечатлить парня. Мужчина, который требует, чтобы ты готовила и убирала, не стоит твоего времени. — Он подходит к столу, ставит передо мной тарелку. — Держи.
Я опускаю взгляд на тарелку. На ней ароматный омлет, несколько полосок бекона средней прожарки и горка нарезанных фруктов рядом с ним.
— Это определенно не похоже на слова избалованного сынка мафии, — поддразниваю я его, когда он возвращается к плите. — Трудно поверить, что ты вообще родился в такой семье.
— Хорошо, — говорит Макс, разбивая еще яиц на сковородку. — Ничто в моем детстве здесь не заставляло меня хотеть быть похожим на моего отца или моих братьев. Если уж на то пошло, мне просто было жаль свою мать и то, что она пережила.
Я с любопытством смотрю на него, откусывая кусочек бекона. Он размазывает яйца по сковороде, а затем наливает стакан сока из кувшина и протягивает его мне.
— Но ты работаешь на Виктора, — осторожно говорю я, когда он ставит стакан. — Так лучше?
— Я работаю на Виктора, потому что я у него в долгу. — Макс возвращается к плите, его голос ровный. — Не потому, что я хочу быть частью какой-либо мафии, Братвы или другой мафии, в качестве наследника или лакея.
Я на мгновение задумываюсь над этим, задумчиво пережевывая пищу. Большинство мужчин, выросших наследниками могущественной фамилии, даже будучи вторым сыном, не снизошли бы до того, чтобы работать под началом другого человека, как Макс работает на Виктора, выполняя его поручения в других семьях и время от времени ведя переговоры от его имени, приглаживая взъерошенные перья другим. О смирении Макса говорит то, что он не только осознает, чем обязан Виктору за предложенную защиту, но и не возмущается необходимостью доводить дело до конца.
Макс накладывает себе еду в тарелку и садится напротив меня за остров, поставив между нами кувшин с соком для доливки.
— Тогда какой ты хочешь видеть свою жизнь? — Я спрашиваю мягко, задаваясь вопросом, не слишком ли это личный вопрос, но как это может быть, когда мужчина, сидящий напротив меня, был буквально внутри меня? — Если ты не хочешь брать свою фамилию или работать в другой семье, и на самом деле тебе не суждено стать священником…
— Мне понравилось духовенство, — тихо говорит Макс, откусывая от своей еды и стараясь не встречаться со мной взглядом. — Я могу признать, что сначала мне не совсем понравилась эта идея, когда мой брат сбежал в Милан, а затем в Париж, подальше от влияния и досягаемости моего отца. Это звучало как другая клетка, больше ритуалов и правил, и я был обязан мужчинам старше меня, которые думали, что это означает, что у них есть власть надо мной. Конечно, я вырос в Церкви и никогда не чувствовал никакого призвания к ней или даже какой-либо сильной веры, которая заставила бы меня хотеть служить ей.
Он делает паузу, откусывая еще кусочек. Я бы хотела, чтобы он смотрел на меня, когда говорит, но, похоже, он не может этого сделать, как будто боится увидеть выражение моего лица… разочарование от того, что он не был рад уйти. Но, конечно, я уже знала это о нем.
— Все изменилось, как только я поступил в семинарию, — продолжает Макс. — На самом деле, почти сразу. Мне всегда нравилось учиться, так что занятия не доставляли никаких трудностей. Мне потребовалось больше времени, чтобы прийти в себя в аспекте веры, почувствовать какое-то реальное притяжение, выходящее за рамки обычных движений, но со временем я почувствовал и это. Было ли это результатом моего окружения или чем-то реальным… — он пожимает плечами. — Я не могу сказать. Но то, что я нашел в священстве, помимо каких-либо представлений о вере в богословие, было верой в человечество, в которое я и не подозревал, что могу верить.
Он прочищает горло, наконец поднимая взгляд, чтобы встретиться со мной взглядом.
— Я вырос с отцом, который изменял моей матери, в распавшемся браке, скрепленном семейными узами, в окружении преступников, которые убивали, пытали и манипулировали ради получения большего количества денег и власти. Я не видел в человечестве ничего, во что стоило бы верить. После того, как я ушел, я увидел людей с другой стороны. Вместо этого я увидел возможность помогать и исцелять, и я увидел в других хорошее, чего никогда раньше не видел. Это показало мне возможности для прощения, для счастья. — Макс поджимает губы, его мысли явно где-то далеко. — Я обрел покой вдали от насилия, богатства и власти. А потом меня снова втянули в это.