— Сами будете ремонтировать?
— Нет, турецкие рабочие сделают все в лучшем виде.
— А если всю прокуратуру? — спросила Клавдия.
— Тогда лучше оставьте меня в тюрьме, — ответил Горбатов.
— Ну что, Леонид Маркович, как ваше дело движется? — спросила Клавдия, заполнив протокол.
— Ни шатко ни валко. Что вы! Со мной такие злодеи сидят, разве вам до меня, скромного сеятеля разумного, доброго, вечного.
— Тут какая-то неувязочка: это вы — разумный, добрый и вечный или то, что вы посеяли?
— А вы тонкая дама, — обрадовался Горбатов. — Заметили. Правильно. И то и другое. Вот вы мне скажите — готовы вы платить двести рублей за видеокассету, которую раз посмотрите и выбросите? Нет, не готовы. А семьдесят? О, вижу, уже глазки блестят.
— Это я зеваю, — сказала Клавдия. — Извините. Вы большой радетель о счастье народа, но я вас вызвала совсем по другому делу.
— Да уж догадываюсь. Про Семашко речь?
— Да.
— Я уже говорил следователям, что мне, собственно, рассказывать нечего. Я только увидел, как из-под нар вытекает лужа крови, и позвал верту… простите, контролера. Вот и все.
— И все?
— В общем и в целом.
— А в частности?
— Вы про очки? Ох, госпожа следователь, знаете, с чего все началось? Еще когда я учился во ВГИКе, мне казалось, что очки придадут…
— Вы учились во ВГИКе? — переспросила Ирина.
— Да, на экономическом факультете.
— На экономическом?
— Кино — тоже производство, — развел руками Горбатов. — Так вот, я начал носить темные очки, которые, как мне казалось, придают мне солидности. И испортил себе зрение. Знаете, пластмассовые носил, стекла царапались, все время зрение напрягал и сорвал…
— Это очень поучительная история, — остановила его Клавдия. — Но, если можно, ближе к делу.
— А что вас интересует?
— Как вы думаете, когда Семашко украл у вас очки?
— Вот! Если бы я знал… Между прочим, очки-то были от Ив Сен Лорана. Одна оправа триста долларов. А он так варварски… Вообще-то ужас, конечно. Но очки жалко. Мне их так и не вернули.
— Вы ведь с Семашко разговаривали перед отбоем?
— Да.
— О чем?
— О чем… О жизни. Он у меня все Горбушкой интересовался.
— Как? — не поверила своим ушам Клавдия.
— Ну, рынок такой есть…
— Я знаю.
— Вот. Он считал почему-то, что я там торгую. А я не торговец, я производитель.
— А зачем ему нужна была Горбушка, не говорил?
— Да так, намекал больше. Дескать, есть у него какой-то фильм, хочет его подороже продать.
Клавдия внутренне напряглась.
— Что за фильм?
— Не знаю, говорил — сенсация.
Да уж…
— И что вы ему посоветовали?
— Так я же не торговец, повторяю.
— Ну-ну, будет вам скромничать. Вы ведь и швец, и жнец, и на дуде игрец.
— Ну правда, знаю я кое-каких людей. Но я же все следователю сказал.
— А Семашко?
— Нет. Ему не сказал. Он у меня не вызывал доверия.
— Хорошо. У меня такой вопрос тогда — кто из ваших «кое-каких людей» занимается документальным кино?
— Ага. Вы имеете в виду порнографию?
— Нет.
— А что?
— Убийства.
Горбатов минуту смотрел на Клавдию настороженно и восхищенно.
— Вы для этого меня вызвали?
— И для этого.
— Вот тут я с вами буду сотрудничать на все сто. Мне самому противно. Я один раз посмотрел такую кассету…
— Назовите.
— Шуранов. Вадим, по-моему. Впрочем, если его искать, то лучше говорить — Шура, с ударением на последнем слоге.
— А где искать-то?
— На Горбушке. Только смотрите не в палатках, а в самом ДК. Там, знаете, где рокеры тусуются.
— Завтра и пойдем. А можно сказать, что мы от вас? — спросила Клавдия.
— Нет. Проколетесь. Все знают, что я на нарах.
— А Шуре есть чего опасаться?
— А вы сами подумайте. Откуда он эти кассеты берет? Да убийцы ему и поставляют. Это, знаете, теперь такой жуткий бизнес начался. Меня тошнит.
Клавдия не без сочувствия посмотрела на Горбатова. Она испытывала те же самые эмоции.
Они еще поговорили с Леонидом Марковичем. Клавдия расспрашивала, с кем приятельствовал в камере Семашко, как вообще жил, чем занимался. Ничего нового, впрочем, она не узнала.
— Ну, госпожам следовательницам мое почтение, — попрощался видеопират, когда милиционеры надевали на него наручники.
— Заходите, — вырвалось у проникшейся симпатией к Горбатову Ирины.
— А с виду добрый человек, — сказал Горбатов.
Как только закрылась за ним дверь, зазвонил телефон.