19
Лочен
По утрам я принимаю душ со скоростью света, надеваю вещи и, усадив за стол завтракать Тиффина и Уиллу, бегу обратно наверх под предлогом забытого пиджака, часов или книги, чтобы присоединиться к Майе, которая выполняет незавидную задачу — вытаскивать по утрам Кита из постели. Обычно она то собирает волосы, то застегивает манжеты рубашки, то складывает в сумку книги, дверь в ее спальню приоткрыта, и она периодически выглядывает, чтобы крикнуть Киту поторопиться. Но она замирает, когда видит меня, и с выражением нервного возбуждения берет мою протянутую руку. В ожидании у меня бешено колотится сердце, мы закрываемся в спальне. Имея в своем распоряжении лишь несколько драгоценных минут наедине, плотно прижимая ногой нижний угол двери, одной рукой держа ручку, я нежно притягиваю ее к себе. Ее глаза озаряются улыбкой, руки тоже тянутся к моему лицу, волосам и иногда прижимаются к груди, кончики пальцев теребят тонкую ткань рубашки. Сначала мы, побаиваясь, робко целуемся. Я чувствую, пользовалась ли она Колгейтом или просто взяла розовую детскую штуковину, когда наблюдала за чисткой зубов, чтобы сэкономить время.
В тот момент, когда наши губы впервые встречаются, меня всего трясет, и мне приходится вспомнить, как дышать. Ее губы мягкие, теплые и гладкие, мои же по сравнению с ними кажутся грубыми и шершавыми. При звуке медленных шаркающих шагов Кита с другой стороны тонкой стены Майя пытается отстраниться. Однако как только дверь в ванную захлопывается, она сдается и разворачивается так, что ее спина прижата к двери. Я впиваюсь ногтями в дерево сбоку от ее головы в попытке удержать свои руки под контролем, когда наши поцелуи становятся все более безумными. Желание внутри меня подавляет весь страх быть пойманными, когда я чувствую, что последние драгоценные секунды экстаза ускользают сквозь мои пальцы, как песок. Крики снизу, звук выходящего из ванной Кита, топот ног по лестнице — все эти сигналы говорят о том, что наше время истекло, и Майя решительно отталкивает меня, ее глаза пылают, губы красные от незаконченного поцелуя. Мы смотрим друг на друга, наше горячее дыхание наполняет воздух, но когда я снова прижимаюсь к ней, мои глаза умоляют еще об одной секундочке, она закрывает глаза с выражением боли на лице и отворачивает голову. Обычно из спальни она уходит первой, шагая в освободившуюся ванную, чтобы ополоснуть водой лицо, в то время, как я подхожу к окну своей спальни и открываю его, хватаясь за край подоконника и большими вздохами наполняя легкие ледяным воздухом.
Я не понимаю, я не понимаю. Конечно, такое уже случалось и раньше. Конечно, другие братья и сестры влюблялись. Конечно, им разрешалось выражать свою любовь как физически, так и эмоционально без изгнания и даже заключения в тюрьму. Но инцест незаконен. Любя друг друга физически и эмоционально, мы совершаем преступление. И я в ужасе. Одно дело прятаться от мира, а другое — от закона. Поэтому я продолжаю твердить себе: “До тех пор, пока мы не дойдем до конца, все будет в порядке. До тех пор, пока между нами не произойдет настоящий секс, формально между нами нет инцестных отношений. До тех пор, пока мы не переступим последнюю черту, наша семья будет в безопасности, детей не заберут, а нас с Майей не разлучат. Нам лишь надо быть терпеливыми, наслаждаться тем, что есть, пока однажды, когда дети вырастут, мы не сможем уехать, выдумать новые личности и свободно любить друг друга.
Мне приходится заставлять себя не думать об этом, или я не смогу ничего делать: школьную работу; готовиться к экзаменам; готовить ужин; совершать еженедельный поход в магазин; забирать со школы Тиффина и Уиллу; помогать им с домашней работой; убеждаться, что у них есть чистая одежда на следующий день; играть с ними, когда им скучно, следить за Китом: проверять, что он сделал свою домашнюю работу и не потратил деньги, которые ему дали на прошлой неделе; уговаривать, чтобы он поужинал с нами, а не со своими товарищами сбежал в Макдональдс; убеждаться, что он не пропускает школу и приходит домой вечером. Ну и, конечно, спорить с мамой из-за денег, постоянно денег, которые все меньше и меньше доходят до нас и все больше и больше тратятся на алкоголь и новые наряды, чтобы впечатлить Дейва. В то время, как вещи Тиффина и Уиллы становятся им малы, школьная форма Уиллы — потрепаннее, Кит горько жалуется о новых гаджетах, которые есть у его друзей, а счета продолжают прибывать…
Всякий раз, находясь порознь с Майей, я чувствую себя незавершенным… более чем незавершенным. Я чувствую себя никем, будто меня вообще не существует. У меня нет личности. Я не говорю, даже не смотрю на людей. Находиться с остальными еще невыносимее, чем когда-либо — я боюсь, что, если они, как следует, присмотрятся ко мне, то могут разгадать мою тайну. Боюсь, что даже если мне удастся говорить или взаимодействовать с людьми, то я могу что-то выдать. Во время перемен я со своего поста на лестнице наблюдаю за Майей поверх своей книги, желая, чтобы она подошла и села со мной, поговорила, заставила почувствовать себя живым, настоящим и любимым, но даже просто поговорить слишком рискованно. Поэтому она сидит на стене в дальнем конце детской площадки, болтая с Фрэнси, боясь взглянуть на меня, как и я, из-за опасности нашей ситуации.
По вечерам я разыскиваю ее, как только Тиффин с Уиллой оказываются в постели, еще слишком рано для безопасности. Она отворачивается от своего стола, ее волосы скользят по страницам учебника, и многозначительно показывает на дверь позади меня, чтобы дать мне понять, что малыши еще не спят. Но когда это происходит, по дому начинает бродить Кит в поисках еды или смотреть телевизор. И к тому времени, когда он, наконец, идет спать, Майя засыпает у себя.
Короткие каникулы приносят небольшую передышку. Всю неделю льет дождь, и, находясь взаперти без денег на прогулки или даже кино, Тиффин с Уиллоу постоянно пререкаются, а Кит целыми днями спит и потом исчезает со своими друзьями до самого утра. Однажды поздно вечером тревожный и разгоряченный непрекращающимся беспокойством я надеваю кроссовки и покидаю спящий дом, а потом бегу до парка Эшмор, перебираюсь через ограду под светом звезд и бегу дальше по залитой лунным светом траве. Спотыкаясь в темном лесу, я, наконец, нахожу Майин оазис покоя, но он мне его не приносит. Я падаю на колени перед стволом огромного дуба и, сжав кулак, вожу по шершавой, зазубренной, суровой коре костяшками пальцев вверх-вниз, пока они не содраны и не начинают кровоточить.
— Лочи нужен пластырь, — на следующий день Уилла сообщает Майе, первой медицинской помощи в нашей семье, когда та вымотанная заходит в дверь. — Большой.
Майя роняет на пол сумку и пиджак и устало улыбается.
— Трудный день? — спрашиваю я.
— Три контрольные. — Она закатывает глаза. — И физкультура под градом.
— Я помогаю Лочи готовить ужин, — гордо возвещает Уилла, стоя на коленях на кухонном табурете и раскладывая замороженные дольки картофеля в узоры на противне. — Хочешь помочь, Майя?
— Думаю, мы прекрасно справляемся и вдвоем, — быстро замечаю я, когда Мая плюхается на стул, ее галстук перекошен, и убирает с лица выбившиеся пряди волос, посылая мне осторожный поцелуй.
— Майя, смотри! Я выложила свое имя большими дольками! — вскрикивает Уилла, замечая, что мы обмениваемся взглядами, и, стремясь тоже поучаствовать.
— Умница. — Майя поднимается и усаживает Уиллу к себе на колени прежде, чем ус троиться с ней и, наклонившись над подносом, попытаться выложить свое собственное имя. Минуту я наблюдаю за ними. Длинные руки Майи обхватывают более короткие ручки Уиллы. Она тараторит о сегодняшнем дне, пока Майя внимательно слушает, задавая нужны вопросы. Их головы наклонены, длинные прямые волосы переплетаются: темно-рыжие Майи и золотистые Уиллы. У них обеих тонкая бледная кожа, такие же чистые голубые глаза, одинаковая улыбка. У нее на коленях сидит Уилла, счастливая и веселая, полная жизни и смеха. Мая же наоборот выглядит более утонченной, более хрупкой и легкой. В ее глазах грусть и усталость, которая в действительности никогда не покидает ее. Детство для Майи закончилось много лет назад. Когда она сидит с Уиллой на коленях, я думаю: “Сестра и сестра. Мать и дитя”.