Ее сердце колотилось, как у пойманного зайца. Не в силах произнести ни слова, Кьяра наблюдала, как Ройс, повернувшись к окну, отцепил от пояса две толстые веревки и, пригнувшись, втянул их и сложил под окном вместе с каким-то непонятным деревянным приспособлением.
Кьяра смотрела на него и молча качала головой. Он был в черном с головы до пят, она не ошиблась: туника, штаны — такие же, как у стражников Да-мона, башмаки, перчатки. Даже лицо вымазано сажей, что было бы смешно в другое время, но не сейчас.
Оправившись наконец от потрясения, Кьяра бессвязно спросила:
— Где? Как? Что, во имя всех святых, ты делаешь здесь? Каким образом?..
— Тише. — Ройс прикрыл ставни, задвинул засов. — Для меня это было не труднее, чем залезть на какую-нибудь отвесную скалу, что приходилось делать уже неоднократно. Даже на пути в тот незабвенный монастырь, где я увидел тебя в часовне… — Он начал скручивать веревки в кольцо. — Сегодня новолуние, тучи да еще сажа — видишь? — от факела. Я черный, как сама ночь, и меня никто не увидел.
— Тебя могли убить! Один раз им это почти удалось, если бы стерегли другие стражники. Зачем было так рисковать? Взбираться по веревке на такую высоту, когда рука еще не зажила после ранения…
Он — с белозубой улыбкой на совершенно черном лице — молча смотрел на нее. Потом произнес беспечным тоном:
— С укороченными волосами ты еще красивее, чем с длинными. Однако я хотел бы дожить до того дня, когда они снова отрастут.
Кьяра недоуменно моргнула: о чем говорит этот безумец? И, судя по всему, он страшно доволен собой.
— Все это отнюдь не смешно, — сказала она сердито. — Дамон считает тебя мертвым, но если узнает, что ты проник во дворец, то не успокоится, пока…
— Значит, надо постараться не попасть ему в руки. — Прислонившись к стене, Ройс стал снимать тяжелые, подбитые железом башмаки. — Сегодня я целый день трудился над новым приспособлением для лазанья по скалам. — Он кивнул на непонятный предмет, лежавший под окном и немного напоминавший арбалет. — И, конечно же, решил его опробовать. Так я и сказал Тейну.
— Но наверняка не сказал, где это испытание состоится!
Он снова улыбнулся:
— Кажется, нет. — Он выпрямился, стащил с рук перчатки. — Ух… Неужели леди так и простоит там всю ночь, застывшая словно изваяние, и не поцелует несчастного скалолаза!
Ответом ему был лишь сердитый взгляд. Ей хотелось накричать на него, ударить, а потом стиснуть в объятиях, чтобы он застонал от боли.
Ройс протянул к ней руки, и она кинулась к нему, забыв обо всем, шепча его имя, целуя перепачканное сажей лицо.
Он прижал ее так, что Кьяра чуть не задохнулась, но ей было мало этого. Она хотела слиться с ним не только губами, языком, но и всем телом. Девушку сотрясала дрожь от беспокойства за него, от радости, от страха перед неминуемым расставанием.
Наконец Ройс оторвался от ее губ, тяжело дыша, все еще сжимая ее в объятиях.
— Господи, — прерывистым от страсти голосом произнес он. — Как же мне не хватало тебя, моя малышка! Всего один день, а показалось, что прошла целая вечность!
Девушка приникла измазанной сажей щекой к его груди, вслушиваясь в громкое биение сердца. Она тоже тосковала по нему — так, что не выразить никакими словами!
Ройс откинул ее голову, коснулся рукой черных пятен сажи на ее щеке.
— Я так и не поблагодарил вас, принцесса, за подарок, который вы сделали мне вчера.
— Вы заслуживаете большего, барон Феррано. Я лишь вернула то, что принадлежало вам по праву.
— Как я люблю тебя, Кьяра, — прошептал он после долгого молчания.
У него был такой торжественный вид, а в глазах и в голосе столько чувства, что ей стало не по себе. Показалось, что слова звучат как прощание.
Чтобы подавить страх, девушка снова прижалась к его губам.
— И я люблю тебя, Ройс.
Прошло немало времени, прежде чем Ройс разомкнул объятия и, отступив немного, с шутливой серьезностью сказал:
— Теперь, после того как мне вновь присвоен титул рыцаря, я не должен забывать о самом главном — целомудрии и благочестии.
Если бы голова у Кьяры так не кружилась от его близости, она, возможно, удивилась бы, даже возразила по поводу того, что именно является основным достоинством рыцаря, но все ее внимание было приковано к его черному лицу, вернее, к глазам, устремленным на ее полупрозрачное одеяние, в которых она читала только одно — желание.
И словно в ответ у нее задрожали руки, приподнялись и отвердели соски, раскрылись губы.
Но куда же он идет?
Ройс подошел к столику в углу комнаты, на котором стояла большая миска и кувшин, и ополоснул лицо холодной водой.
— По правде говоря, Кьяра, — признался он, — я взобрался к тебе в комнату совсем не для того, чтобы лишний раз проверить свое умение лазать по горам. Даже не для того, чтобы поведать тебе, что твой сегодняшний разговор с Дамоном оказался весьма полезным для нас…
— Полезным? — переспросила она с удивлением. — Это правда? — Ненавистное имя и воспоминание о встрече с принцем сразу вернули ее с небес на землю. — Но я… Там ничего такого не было, кроме дорогих вещей и украшений.
— Я говорю о черном кресте, якобы присланном Матиасом в подарок Дамону из Рима. — Ройс стал вытирать лицо, уничтожая остатки сажи. — Дело в том, что такой камень добывают только в скале Гунлауг, одной из многих в Рудных горах. Так утверждают знающие люди.
— Но тогда почему Дамон говорил о Матиасе? Зачем вспоминал его, увидев крест?
— Мы много размышляли об этом, — ответил Ройс, снова подходя к Кьяре. — И вот к чему пришли. Дамон велел сделать для себя крест из этого камня, чтобы тот служил ему своего рода талисманом, который бы защитил его, великого грешника, от геенны огненной.
— Кажется, я понимаю, — прошептала Кьяра. — Крест сделан из камня той скалы, где заточен его брат. И Дамон хранит его как напоминание о своем грехе, надеясь таким образом хоть как-то замолить вину.
— Да, именно так мы и подумали. Ведь многие считают, что Дамона снедает постоянное беспокойство, над ним словно довлеет что-то, мешает ему. И, возможно, этот крест — самая тяжкая его ноша.
Кьяра покачала головой: ей не верилось, что все так просто раскрылось. Впрочем, разве можно назвать это умозаключение простым? Наоборот, нити, ведущие к нему, так тонки и незаметны, что их легко было и вовсе не увидеть.
— Стало быть, мы знаем, где Матиас? — спросила она неуверенно.
— Да, — решительно сказал Ройс. — В темнице на скале Гунлауг.
— Какое странное слово. Что оно означает?
— Мне объяснили, что на языке древнего племени, когда-то жившего в тех местах, оно значит «Тот, кто делает женщин вдовами».
Къяре стало зябко.
— И на эту скалу ты должен подняться?
— Если собираюсь освободить Матиаса, да. — Он перевел взгляд на затухающее пламя очага. — Да.
Она снова покачала головой и упавшим голосом спросила:
— Когда?
— Как можно скорее. Нынче на рассвете.
Кьяра задрожала еще сильнее. Так вот зачем он, подвергаясь смертельной опасности, карабкался сюда по отвесной стене, на виду у всей стражи! И почему был так весел, подозрительно беззаботен. Он боится, что они больше не свидятся, и хочет этой ночью поцеловать ее в последний раз, сказать последние слова любви, остаться в ее памяти веселым и беспечным, а не грустным и понурым.
— Ройс… — только и вымолвила ока.
Он повернулся к ней.
— Мы выходим, как я уже говорил, с первыми лучами солнца. Тейн позволил мне увидеться с тобой. Он потерял в этой войне свою возлюбленную и очень скорбит, что не успел попрощаться с ней.
Слезы застилали глаза Кьяре. Она шагнула ему навстречу. Нет, она не потеряет его! Это не должно случиться. Совсем недавно в ней зародилась надежда. Слабая надежда. Неужели она рухнет? Святая Дева Мария, спаси его, укрой и защити, сохрани нашу любовь. Пускай она станет женой этого чудовища, только бы Ройс остался целым и невредимым. Они будут жить воспоминаниями, которых никому не отнять.