Эти два для я избегал ее, надеясь, что время расставит все точки, и всё вернётся в прежнее русло, в то время, когда она наливала мне кофе без грамма сомнения в том, что я не способен сделать с ней что-то подобное.
Вернувшись вчера ночью, я был уверен, что увижу рядом со своей небольшой запиской, прикреплённой утром на холодильник, её заявление об увольнении. По крайней мере так, наверно, поступил бы я на её месте, зная, какой демон перед ней. Но она решила остаться, и я пообещал не создавать нам обоим проблем.
И все шло по плану. Но вечером я снова потерялся. Мне захотелось увидеть её обнаженную. Захотелось снова её коснуться. А ещё я понял, что Луиза очень соблазнительна, когда проявляет характер. В этом я убедился после того, как она повысила на меня голос. Я мгновенно представил, как она командует мной в постели, и вот тогда мне снесло крышу. Во мне словно два существа: одно отговаривает, не давая снова наделать глупостей; второе хочет снова опуститься перед ней на колени, чтобы услышать как она стонет.
Спустя час споров с Чарли о том, что мне делать с мисс Хьюз, последняя приглашает нас на ужин. Мы садимся за стол, и начинаем оба, словно в такт, следить за тем, как Луиза ставит блюда перед нами. И я могу только представлять, как она сейчас горит изнутри ярким пламенем из-за меня и Чарли. Что же касается моего друга, то он с превеликим удовольствием любуется подвернувшейся ситуацией, стараясь не упустить ни единого всплеска моих эмоций.
— Приятного аппетита, — наконец говорит нам Луиза и исчезает из нашего поля зрения.
— Ты меня слышишь? — проносится в голове голос Чарли, и я поворачиваю голову к нему.
— Что?
— Боже, хотя бы не смотри на неё так при мне. Она смущается, — ухмыляется мой друг.
— Я просто…….ладно. Так что ты говорил?
— Я говорил о новых подрядчиках, — поясняет он, и я на время отвлекаюсь на работу.
Минут через десять я замечаю, как Луиза, находящаяся неподалеку от нас, достает из кармана телефон и недовольно пялится на экран. Она прикладывает его к уху и, что-то говоря, уходит в подсобную комнату.
Мне становится любопытно, на чей звонок она так отреагировала. И поэтому я делаю то, что должен сделать в самую последнюю очередь — встаю и иду на кухню, под предлогом выпить воды. Я непринуждённо наливаю воду из графина и начинаю греть свои уши.
— Я не понимаю, что ты хочешь от меня услышать, Скотт, — произносит Луиза. — Нет не надо сюда заявляться. Прекрати так говорить. Скотт, я работаю. Поэтому мне некогда с тобой разговаривать.
Луиза выходит из комнаты и мгновенно замирает, округлив глаза.
— Извините, я отлучилась. Мама звонила. Вы что-то хотели, мистер Бейтман? — оправдывается она, даже не догадываясь, что я слышал всё, и прекрасно знаю, что она лжёт.
— Надеюсь, мама не сильно ругала?
— Нет. А за что ей ругать?
Луиза отводит глаза в сторону, догадываясь, о чем идёт речь.
— Неужели нет ни одной причины? — ухмыляюсь я и с грохотом ставлю стакан на стол.
Луиза ничего не говорит. И меня это злит. Злит, что я по локоть во все это влип, и не знаю, как теперь выбраться из ситуации. Злит, что она, как бы я этого не отрицал, но имеет на меня влияние. Как, черт возьми, малознакомая девушка, сама того не зная, может заставить меня отступить от своих принципов, и сутки напролёт думать о ней.
Я не хочу! Не дождавшись ответа, я разворачиваюсь и ухожу обратно за стол.
— Завтра у меня выходной, — слышу я вдогонку её голос, но не останавливаюсь. Я и так об этом знаю. — Я приготовлю завтрак заранее.
— Будьте так любезны!
Возвращаюсь за стол в смятении. Может, это был её парень? Я никогда не думал о том, встречается ли она с кем-нибудь. А ведь, если это так, то я влип вдвойне сильнее. Хотя, если вспомнить, как она разговаривала по телефону, то, думаю, они расстались.
— Признаю, готовит она неплохо. Всё безумно вкусно, — говорит Чарли, пережевывая.
Не могу не согласиться, но ей об этом, конечно же, не скажу.
Ровно в восемь вечера, Луиза прощается, желает хорошего вечера, как мне показалось, Чарли, и уходит.
Внутри я ощущаю какую-то непонятную и незнакомую мне досаду.
Луиза
Смотрю на белоснежный каток, сидя на трибунах огромного ледового стадиона вместе с мамой. По льду носятся маленькие красно-синие фигуры, издалека напоминающие игрушечных солдатиков. Но как бы далеко мы не сидели, средь них мы с мамой выделяем одного, того самого парня с номером пять, за которого пришли сегодня болеть. Кайл изо всех сил гоняется за шайбой, не давая своим соперникам обогнать себя. В груди разносится приятное чувство гордости и радости за брата. Он ловко уводит шайбу у соперника, подаёт своему напарнику и гонит к воротам. Когда Кайл оказывается у ворот противника, игрок его команды выворачивается и пасует ему шайбу. Кайл не теряет ни доли секунды и ловким взмахом попадает прямо в ворота.
Стадион мгновенно оглушают ликующие возгласы и крики болеющих. Мы с мамой встаём с мест и хлопаем в ладоши от радости. Красные ребятишки налетают на Кайла со всех сторон, обнимая и торжествуя свою победу, что практически оказалась у их ног.
Спустя час мы стоим с мамой в главном холле, ожидая Кайла.
— Всё же осталась до конца? — подшучивает он надо мной, когда выходит.
— Не могла пропустить такой матч.
— Такой — это какой?
— Ладно, признаюсь. Номер пять был неплох для своих пятнадцати лет.
— Не льсти мне.
Кайл улыбается. Мама тянет его к себе и прижимает со всей дури к своей груди.
— Сынок, я так рада за тебя, — говорит она, целуя его в щеку. — Ты был просто бесподобен.
— Мам, ты его задушишь. А он ведь ещё нужен своей команде.
Кайл смущенно улыбается, и я могу поспорить, что в этом высоком крепком теле я заметила смущённый румянец.
Домой мы возвращаемся веселые и довольные. В честь победы мама испекла яблочный пирог по рецепту бабушки, и мы садимся за стол.
— Папа бы тобой гордился, сынок, — говорит мама, сияя.
— Он и сейчас гордится, — поясняю я ей, на что мама просто кивает.
Папа всегда ходил на матчи Кайла и, я уверена, он ни за что бы не пропустил сегодняшний. Поэтому Кайл продолжил ради отца и его страсти к хоккею. Ради его памяти.
Я смотрю на то, как мама снова обнимает Кайла, и думаю о том, что я давно не видела её такой счастливой. А ведь раньше в ней было столько жизни. Раньше, когда папа ещё был жив. Энергия текла ручьём и пропитывала нас.
Папа был её единственной любовью, и я уверена, что всю скорбь, которую мы видели, была ничтожной частью того, что умирало внутри. Ей было нелегко после его кончины. Ей было больно. Ужасно больно.
Я смотрю на то, как мама с Кайлом над чём-то смеются и вытягиваю из себя подобие улыбки. Я сглатываю предательски застрявший в горле комок и сдерживаю себя.
Как же мне не хватает сейчас папы, не хватает его смеха и доброго голоса.
Ужасно хочется плакать, но нельзя. Надо держаться.
Молча режу пирог.
***
Утром я снова возвращаюсь в тот дом. Для меня уже не в новинку чувствовать себя неопределённо. Не знать, что может произойти даже в течении одного часа. Все становится запутаннее и запутаннее.
К моему огромному облегчению, когда я оказываюсь внутри, хозяина в квартире не застаю. Избегать меня у него, похоже, входит в привычку.
Теперь мне нужно максимально избегать его, и дотянуть хотя бы до конца лета. А там, возможно, все уляжется и не будет необходимости увольняться. Мне не нужны проблемы. Я пришла сюда не за этим. Мне нельзя забывать, в каком положении мы сейчас находимся.
Я справлюсь. Я должна. Обязана. Это на много серьёзнее, чем интрижка, которая проскользнула между нами. У меня нет на это времени и нет… желания.
Это так! Я не хочу! Он не должен меня трогать…
Чувствую, как сжимается горло, когда пытаюсь сглотнуть. Я должна себя заставить.
Делаю глубокий вздох, закрываю глаза, пытаясь вдолбить все сказанное в остальные части тела. И, когда я чувствую, как нервозность отступает назад, то уверено топаю в сторону его спальни. С неё я и начну.