Во всяком случае, куда бы он ни зашел, у него всюду возникало желание поскорее улизнуть оттуда. У Сайка-ку мужчины-любовники находят выход из подобного положения или в двойном самоубийстве, или в принятии монашества.
— Ты уже уходишь? — спросил парень, когда Юити попросил счет.
— Да.
— На станцию «Канда»?
— Да, «Канда».
— Ну, тогда я провожу тебя до станции.
Они выбрались из грязи грунтовки, медленно вышагивая в сторону станции по переулку с многочисленными трактирчиками под балочным мостом. Было десять часов вечера. В этот час на улице наплыв гуляющих.
Снова заморосил дождь. Стояла ужасная духотища. На Юити была белая спортивная рубашка «поло», на его спутнике — голубенькая того же фасона, в руке он держал за ручку кожаный портфельчик для документов. Переулок был тесным. Они шли под одним зонтиком. Парень предложил выпить чего-нибудь прохладительного. Юити согласился, и они заглянули в маленький чайный домик напротив станции.
Паренек с воодушевлением рассказывал о своих родителях, о своей миленькой младшей сестренке, об их семейном бизнесе — довольно крупном обувном магазине в Хигасинакано; о том, что отец возлагает на него большие надежды; о его собственном незначительном банковском счете… Юити смотрел на крестьянское лицо этого вполне симпатичного юноши и снисходительно слушал. Этот паренек был рожден для простодушного счастья. Он пребывал почти в идеальных условиях, чтобы поддерживать это простенькое счастьице. За исключением разве что одного его тайного недостатка, совершенно невинного и никому не известного. По иронии этот дефект, приведший юношу к полному крушению, наложил некий метафизический отпечаток на его простоватое лицо, о чем он вряд ли догадывался. Он выглядел так, словно был изнурен своими высокоинтеллектуальными раздумьями. Не будь этого изъяна, по достижении двадцатилетия он сошелся бы с женщиной и был бы доволен собой, как всякий сорокалетний мужчина, и с тем же самодовольством пережевывал бы свое счастье до самой смерти — уж таков он был по рождению и воспитанию.
Над их головами лениво вращались лопасти вентилятора. Лед в охлажденном кофе быстро таял. Юити докурил сигарету, и его спутник предложил ему другую. Юити представил, что произошло бы в будущем, заживи они вместе как любовники, и нашел это забавным. Мужчины не прибираются, домашнее хозяйство приходит в запустение, целыми днями они только и делают, что занимаются любовью и беспрерывно курят сигареты, пепельница быстро заваливается окурками — вот такое будет у них житье-бытье…
Паренек зевнул. Большой темный зев рта окаймлял ряд сияющих прекрасных зубов.
— Прошу прощения. Я вовсе не заскучал с тобой, но… Просто у меня неотвязно крутится мысль, когда же я стряхну пыль этой шайки с моих ног?..
Это не означало, что он собирался отойти от гейской компании. Юити понял его слова как желание поскорее вступить в обустроенную жизнь со своим избранником.
— У меня есть талисман. Я покажу тебе…
Забыв, что на нем не было куртки, он сунул руку в предполагаемый нагрудной карман и вынужден был оправдываться, что всякий раз, когда выходит без куртки, перекладывает вещицу в портфель. Этот портфель, с вытертой кожей на одном боку, лежал у бедра юноши. Возбужденный владелец засуетился, щелкнул застежкой, портфель опрокинулся, и все его содержимое с грохотом покатилось по полу. Юноша поспешно склонился над вещами и стал подбирать их. Юити не помогал ему, внимательно разглядывал предметы, засиявшие во флуоресцентном освещении. Это был крем. Был лосьон. Была помада. Была расческа. Был одеколон. Была бутылочка с еще одним кремом… Он таскал с собой весь этот набор своего утреннего туалета на тот случай, если ему придется с кем-нибудь заночевать.
Если бы все это принадлежало хотя бы актеру, можно было бы простить, а так зрелище этой косметики вызывало у Юити чувство неприязни; не зная о произведенном на своего спутника впечатлении, юноша поднес флакончик с одеколоном повыше к лампе, чтобы проверить, не разбился ли он невзначай; и когда Юити увидел этот запачканный, использованный всего лишь на треть флакончик с одеколоном, у него удвоилось это чувство неприязни.