В этой затянувшейся жалобной тираде из уст Кавады с привкусом инструктажа или серьезной лекции Сюнсукэ не находил даже зазора, чтобы вставить словечко или хотя бы поддакнуть. Впрочем, в течение всего этого повествования, изобилующего руинами любви, яхта непрерывно скользила по водам, сохраняя равновесие благодаря искусству Кавады.
Юити растянулся нагишом на носу яхты, напряженно всматриваясь по курсу судна. Зная, что речь идет о нем, Юити продолжал лежать спиной к собеседникам — рассказчику среднего возраста и его стареющему слушателю. Казалось, что солнечные лучи скользили по его глянцевой спине, а все еще не загоревшая мраморная юношеская кожа излучала аромат летней зелени.
Кавада поворачивал «Ипполита» на юг, они приближались к Эносима. За их спинами где-то на севере, в искрящейся перспективе остался городок Камакура, Юити не вникал в разговор между двумя мужчинами, хотя говорили они исключительно о нем.
— В любом случае Юити изменился, — вклинился Сюнсукэ.
— Я бы не сказал. Почему вы так говорите?
— Я не знаю. Все-таки он изменился. Боюсь, что так и есть на самом деле, ну, на мой взгляд.
— Он стал отцом сейчас, однако он все еще ребенок. Он нисколечко не изменился в основе своей.
— Давайте не будем спорить. Вы знаете Юити намного лучше, чем я могу его знать, — сказал Сюнсукэ, тщательно натягивая одеяло из верблюжьей шерсти на свои больные невралгией колени, чтобы защитить их от морского ветра, и тут же ловко переменил тему разговора: — Кстати, меня очень заинтересовало то, что вы сказали сейчас по поводу соотношения аморальности и комичности в человеческих поступках. В настоящее время из нашего воспитания исключили зло, а в прежние времена оно подвергалось доскональному изучению. Метафизика зла умерла, осталась одна только комедийность. Вот такие дела! В этом есть что-то забавное, не правда ли? Чахлый, болезненный комизм… Эта болезнь нарушает баланс жизни. Однако если аморальность будет соблюдать свое достоинство, то равновесие в жизни не поколеблется. Право, эта логика может показаться странной, не так ли? Когда возвышенное дряхлеет, а комическое набирает варварскую мощь, то разве это не свидетельствует о том, что философия современности стала мелкотравчатой?
— Я отнюдь не рассматриваю аморальное как нечто величественное.
— Вы считаете, что зло, этот величайший делитель всего сущего, может быть простым и заурядным? — Сюнсукэ впадал в свой лекторский тон десятилетней давности. — В древней Спарте мальчики не наказывались за ловко совершенную кражу, поскольку считалось, что это развивает в них проворность, необходимую на поле сражения. Один мальчик украл лисицу, однако оплошал и был схвачен. Спрятав лисицу под одежду, он отрицал свой проступок. Лисица прогрызла мальчика до кишок. Тем не менее он продолжал отнекиваться и умер, не закричав от боли. Вы, возможно, сочтете, что эта трогательная история, достойная всякой похвалы, повествует о том, как стойкость духа искупает провинность, а также о возмещении добродетели, потерянной из-за воровства. Вовсе нет. Спартанский мальчик застыдился того, что разоблачение его необычайного порока было низведено к заурядному преступлению, вот и умер. В нравственности спартанцев присутствовало чувство эстетизма, и это не могло быть исключением для Древней Греции. Изысканное злодеяние намного красивей, чем топорная доброта, а следовательно, добродетельней. Древняя мораль отличалась простотой и строгостью, и потому великолепие всегда было на стороне утонченности, а юмор придерживался грубости. В наши дни, однако, мораль отделилась от красоты. Благодаря низменным буржуазным принципам мораль заняла позицию посредственности, так сказать, «золотой середины». Красота стала напыщенной, старомодной и в той же степени возвышенной, как и комичной. И чему отдать предпочтение, это уже не имеет значения в наши дни. Однако, как я говорил раньше, фальшивый модернизм и псевдогуманизм распространяют еретические доктрины украшательства человеческих недостатков. Искусство нового времени, начиная с Дон Кихота, имеет тенденцию к прославлению комедийности. Вы, господин Кавада, как президент автомобильной компании, возможно, не стали бы возражать против вашей гомосексуальности при всем ее комизме, если бы эта комичность была обращена в культ обожания. Короче, что смешно, то и красиво. Чем меньше вы способны сопротивляться своим склонностям при вашем воспитании, тем больше это вызывает радостное ликование в обществе. Прежде ты должен быть сломлен, чтобы затем стать явлением современности, заслуживающим уважения…