Под прохладным ветерком на втором этаже дома Ясуко любила забавлять Кэйко этой музыкальной шкатулкой. Летними деньками Юити, утомленный своими всегда недоделанными уроками, тоже присоединялся к развлечениям жены и дочери. В эти часы ветерок, отлетавший от крон садовых деревьев сквозь их комнату на северо-восток, казался более прохладным и приятным.
— Она поняла! Видишь, она прислушалась! — воскликнула Ясуко.
Юити пристально всмотрелся в лицо дочери. «У нее есть только внутренний мир, — подумал он. — Внешний мир для нее едва ли существует. Этот внешний мир ограничивался материнской грудью в ее губах, когда желудок ее пуст, смутным светом, когда ночь сменяет день, красочными движениями ветряной мельницы, мягкой монотонной мелодикой музыкальной шкатулки или погремушки, и ничем больше. А между тем ее внутренний мир — это что-то! Там слились инстинкты, история, наследственность всего человечества от начала первородной женщины; а затем все это должно раздаться, разбухнуть, разрастись, как водный цветок в водоеме. У нее остается только одна работа — чтобы зацвел этот цветок. Я воспитаю в ней женщину среди женщин, взращу в ней красоту среди красоты».
«Современная» метода воспитания детей с ее кормлением в определенные часы уже считалась устаревшей, и когда Кэйко начинала капризничать и хныкать, Ясуко тотчас подставляла ей грудь. Ее груди без корсажа в распахнутом тонком летнем платье были очень красивы; голубенькие линии прожилок разбегались ровными кругами по белой и чувствительной коже. И, словно зреющие фрукты в теплице, их всегда покрывала испарина. Прежде чем продезинфицировать соски кусочком марли, смоченной в растворе борной кислоты, Ясуко вынуждена была вытирать пот с груди полотенцем. Не успевал ребенок потянуться губами к ее сосцам, как из них начинало сочиться. От избытка молока они всегда побаливали.
Юити взглянул на ее грудь. Взглянул на плывущие летние облака за окном. Неумолчно звенела цикада, и временами их слух уже не различал ее назойливого трезвона. Когда Кэйко пресытилась молоком, она уснула под москитной сеткой. Юити и Ясуко обменялись взглядами и улыбнулись.
Внезапно Юити пронзило чувство раздражения. Неужели все это называется счастьем? Когда все то, чего мы так боялись, осуществлено и предстает перед нашими глазами, наступает просто бессильное успокоение. Неужели все это и есть счастье? Он был потрясен и обескуражен.
Днями позже мать вновь занедужила. На этот раз, однако, она не послала за врачом, как бывало прежде, и, более того, наотрез отказалась от лечения. Эта говорливая вдовушка целый день не открывала рта, что показалось странным. В этот вечер Юити решил поужинать дома. Он отложил свою вылазку в город, заметив нездоровый цвет кожи ее лица, судорожную мимику, когда она пыталась улыбнуться, и полное отсутствие аппетита.
— Почему ты сегодня вечером никуда не идешь? — с натужной живостью спросила она сына, который, кажется, засиделся дома. — Не беспокойся обо мне. Я не больна. Коль нужны доказательства, так ведь я сама знаю, как себя чувствую. Если что-то неладное почувствую в себе, то я немедля позову доктора. Я вовсе не стесняюсь кого-либо побеспокоить…
Юити, однако, как благочестивый сын, и шагу не ступил за дверь. На следующий день сметливая мамаша изменила тактику. С утра она пребывала и прекрасном расположении духа.
— Ну что же это за день выдался вчера? — громогласно, без скромности, изрекла она, обращаясь к служанке Киё. — Вчера, оказывается, я снова-таки не закончила своего женского курса.
Прошлую ночь она почти не спала. Возбуждение, вызванное недосыпанием, за ночь разбередило ее разум. Вот так она разыграла этот спектакль. После ужина Юити со спокойным сердцем вышел из дому.
— Вызови таксомотор, — велела отважная матушка своей преданной служанке. И добавила: — Куда ехать, я скажу в машине.
Киё начала было собираться с ней, но хозяйка осадила ее:
— Не надо меня сопровождать. Я поеду одна.
— Но матушка! — взмолилась Киё, пораженная как громом.
С тех пор как мать Юити заболела, она почти никогда не отпускала ее одну.
— Неужели это странно, что я иду одна? Не принимай меня за ее величество вдовствующую императрицу, пожалуйста. Кстати, разве я одна не ездила в госпиталь, когда Ясуко рожала? Ведь ничего же не случилось!