Начинался их обычный спор. Пруденс написала несколько научных трудов, разумеется под мужским именем, которые были хорошо встречены академическим сообществом, а Эмили, тоже скрывая настоящее имя, писала романы. Если бы страсть к лицедейству не считалась в обществе пороком, Мадлен также могла бы проводить досуг по своему усмотрению. Она постаралась отвлечь подруг от литературных баталий.
— Эмили, нельзя просто так подойти и спросить, что случилось с герцогом Ротвельским. В «Таймс» писали, что его карета случайно перевернулась. Давай оставим эту тему.
— Разумеется, но не забывайте: за деньги «Таймс» напишет все что угодно. Я больше верю слухам.
— Твоя мрачная сентиментальность просто невыносима, дорогая, — заметила Пруденс с напускной чопорностью. — Конечно, нынче без отцеубийцы не обходится ни один исторический роман.
Эмили победно улыбнулась, а Мадлен, вздохнув, вернулась к наблюдению за молодым герцогом, который, окончив разговор с тетей Августой, обернулся к гостям, имея при этом такой надменный вид, который может позволить себе только настоящий герцог. Толпа тотчас расступилась, образуя проход, которым и воспользовался Ротвел, едва отвечая на глубокие реверансы дам и поклоны джентльменов с улыбкой, чуть ли не презрительной. Он ожидал подобострастия и в полной мере наслаждался им.
Если бы Мадлен не обладала природным чутьем и наблюдательностью, она бы с первого взгляда возненавидела Ротвела. В ее глазах высокомерие было одним из самых отвратительных пороков. Ротвел был выслан в Шотландию за год до ее дебюта, но о нем так много говорили, что она успела составить о нем мнение. Будучи лишь третьим сыном, Фергюсон не отличался скромностью и почтительностью. Но ирония, с какой он смотрел на притихшую толпу, заинтриговала ее. Казалось, он играл роль и потешался над теми, кто не замечал обмана. Ей было знакомо это чувство, эта ирония. Желание потанцевать с ним внезапно охватило ее. Но более, чем танец, ее привлекал партнер. Она испугалась своего порыва и с грустью подумала, что известный повеса, а теперь еще и герцог, вряд ли обратит внимание на серую мышку.
Окинув зал беглым взглядом, он повернулся к Софронии. Та указала взглядом на дальний угол, где расположилась Мадлен с подругами. Ротвел удивленно поднес к глазам лорнет, а затем углубился в толпу, похоже, не обратив на девиц никакого внимания. Он фланировал по залу, изредка перебрасываясь с гостями парой слов. Но Пруденс знала, что эта бесцельность только кажущаяся.
— Будь начеку, милая. Кажется, у тебя появится шанс задать герцогу свои вопросы, — шепнула она Эмили.
Подруги разделяли ее мнение относительно намерений герцога. Из всех троих только Эмили пользовалась вниманием потенциальных женихов. Мадлен, похоже, выбыла из игры, которая требовала от нее чрезмерных усилий. В юности ей мешала застенчивость, а сейчас — усталость и лень. Ее темные волосы и зеленые глаза считались непривлекательными, правда, дядя Эдвард дал ей богатое приданое, которого хватило бы, чтобы компенсировать любые недостатки. У Пруденс были светло-каштановые волосы и серьезные карие глаза, но у нее не было ни приданого, ни шансов обзавестись им в ближайшем будущем. Зато Эмили, светловолосая, голубоглазая, с гибким станом и звонким голоском, всегда пользовалась популярностью. К тому же у нее была устойчивая репутация строптивицы, которая каждый год приносила на ее алтарь щедрый урожай: немало укротителей готовы были биться за право обладать ею.
Эмили терпеть не могла этой суеты. Больше всего она любила проводить время в родовом имении в Ланкашире, сочиняя романы. Но популярности своей она не отрицала и не стеснялась ее.
Для всех троих светские рауты стали своего рода ширмой, за которой каждая прятала свои увлечения от сплетников. Эмили принимала эту игру с легкостью и никогда не пропускала балы. Временами, когда ей хотелось развеяться, Эмили не стеснялась пользоваться своей привлекательностью. Мадлен в этих случаях почти завидовала ей, но скорее умерла бы, чем показала это подруге.
К сожалению, как раз сегодня Эмили пребывала в игривом настроении. Мадлен внутренне приготовилась к этому зрелищу: Ротвел ведет Эмили в центр зала. Она успокаивала себя, вспоминая о приятном театральном приключении, убеждала себя, что он — всего лишь очередной высокомерный распутник, и старалась побыстрее забыть его живое, привлекательное лицо, промелькнувшее под отталкивающей маской мизантропа. Пусть Ротвел и не пригласит ее на танец, зато она избегнет скуки, которая, втолковывала она себе, неизбежна в его обществе.