— Что ты хочешь знать?
— Твой дом, — ответила я, борясь со слезами.
Было таким облегчением снять этот груз со своих плеч, и я была очень рада тому, что пришла сказать это ему в лицо.
— Что с ним?
— Почему ты не позволяешь мне его увидеть? Ты... — мой голос дрогнул.
Уоттс отмотал больше полотенец и передал их мне.
— Я что?
Я взяла полотенца, но не могла смотреть на него, пока заканчивала мысль.
— Там... есть кто-то еще?
Не колеблясь ни секунды, он произнес:
— Ты спрашиваешь меня не о том, о чем хочешь спросить на самом деле.
Я глубоко вдохнула, выпрямляя спину и глядя ему прямо в глаза.
— Ты женат? Или ты живешь с женщиной?
Уоттс посмотрел вниз.
Я немедленно отреагировала, выпаливая все и начав с:
— Я не смогу принять то, что ты собираешься меня бросить. Меня в жизни слишком часто бросали...
И прямо там, в его магазине, все и вылилось, вся история моего детства и все, через что я прошла. Я рассказала ему все о том, как меня переселяли из одной приемной семьи в другую, жестокие вещи, которые я слышала о себе от взрослых, издевательства от других детей, мои изнурительные головные боли и потеря мышечной энергии.
Я утаивала от него эту информацию, но именно ей, в конце концов, хотела с ним поделиться. Не только в качестве движущего фактора в стремлении больше узнать о нем, но также из желания, чтобы он больше узнал обо мне.
Так что он получил короткую и грязную версию истории, рассказанную мной, стоящей там в мокрой одежде и со струящимися по щекам слезами.
Уоттс схватил меня, притягивая к себе и обнимая. Это были те комфорт и теплота, в которых я нуждалась. Какое-то мгновение он держал меня так, сказав:
— Я понятия не имел... Я не знал...
Мое лицо было напротив его шеи, когда я ответила:
— Я понятия не имела об имени, с которым была рождена, но выросла как Джоселин Брил. И поменяла имя на Кэтрин Мери Колб, когда достигла восемнадцатилетия.
Он молчал некоторое время.
— Так много всего, чего ты не знаешь, — произнесла я. — Так много. Я хочу, чтобы ты знал. Но мне нужно узнать тебя. Настоящего тебя.
Я закрыла глаза, страшась ответа. Он мог оказаться плохим, разрушительным, безвозвратно разрушающим жизни.
Но вместо этого я услышала:
— Позволь мне все закрыть здесь. Я отвезу тебя к себе домой.
***
Уоттс увеличил температуру печки автомобиля, пока мы двигались в десятиминутной поездке к его дому. По дороге мы молчали. Хорошо, что он не хотел разговаривать в машине. Я не была уверена, что смогла бы озвучить хоть одну разумную мысль. Сердце колотилось о ребра, во рту было сухо, взгляд блуждал вперед и назад, пока я осматривала все на нашем пути через окно машины.
Я нервничала так, как никогда в своей жизни.
Он подъехал к ряду таунхаусов, вышел из машины, подошел, чтобы открыть для меня дверь, и мы побежали по тротуару сквозь проливной дождь. Открывая дверь, он посмотрел на меня, но ничего не сказал. Уоттс распахнул дверь и отодвинулся, пропуская меня внутрь.
Первое, что, я отметила, насколько сильно его дом был похож на мой. Кирпичные стены, но большая часть из них была закрыта книжными полками, на которых стояли тысячи книг. Намного больше, чем у меня, но мы оба любили демонстрировать их.
Значительная часть кафельного пола была покрыта большим ковром глубоких красного и коричневого оттенков. Диван и стулья были черными, кофейный и журнальный столики были сделаны из чередующихся светлых и темных пород дерева.
Все помещение казалось очень мужественным. Я чувствовала запах дорогой кожи и… чего-то лимонного. Дом был чистым и свежим, но холодным.
— Позволь дать тебе что-то сухое и теплое, чтобы переодеться, — сказал Уоттс, словно читая мои мысли.
Он взял меня за руку и повел через ослепительно белую кухню с приборами из нержавеющей стали.
Мы оказались в прачечной, где Уоттс достал футболку с длинными рукавами и пару хлопковых пижамных штанов с завязками. Он снял мою футболку, бюстгальтер, а затем и штаны. Я стояла перед ним обнаженная, пока он вытирал меня полотенцем. Затем он надел на меня футболку через голову и придерживал штаны, чтобы я надела их самостоятельно. Футболка была настолько большой, что свисала с одного плеча. Штаны были слишком длинными, так что Уоттс встал на колени и закатал их.
— Носки? — спросил он, поднимаясь.
— Нет, спасибо. Так сойдет.
Он снова отвел меня в комнату, интересуясь, достаточно ли мне тепло.
— Все в порядке, — ответила я, присаживаясь на диван. Меня осенило понимание того, что должно было произойти дальше. Все выглядело так, словно он намеренно тянул время. — Ты пугаешь меня.