— Говори, — почти приказываю своей жене, а она от моего тона голоса почти шарахается. В глазах страх, но мне не хватает духу утешить её, приласкать, как это делал со своей первой женой. Женщина сглатывает, будто комок в горле образовался, но она умело маскирует свой дискомфорт.
— Алия не хочет выходить из комнаты, — я поворачиваюсь к ней, наверное, сейчас на моем лице такое выражение презрения вообще ко всей ситуации, что Рамиля не выдерживает моего давления и начинает рыдать, в захлёб, давясь слезами. Вновь отворачиваюсь, не хочу видеть её такой ранимой, оплакивающей своего ребёнка. Нашего ребёнка, к которой я был благосклонен, а теперь эта чертовка всадила мне в спину нож, предала мои правила, наши традиции. Сразу в голову приходит образ Амины, но не она меня опозорила. Нет. Старшая дочь почти это сделала, но хватило ума вести себя более-менее подобающе. Пусть Валентина и сбежала от меня, но всё-таки дочь держала в рамках дозволенного.
— Угомони её, Рамиля, — вновь приказываю тем же властным голосом, — врача вызови, пусть осмотрит её. Не хватало нам обзавестись ещё нежеланным ребёнком, непонятно от кого.
— Фархад, она твоя дочь, — губы дрожат, руки у лица, смахивают слёзы, льющиеся градом. — Как ты себе представляешь, она ведь ребёнок, пострадавшая в этой ситуации.
Понимаю, что жена права, но теперь ещё больше закрадываются мысли, что Алия не впервые врала мне в глаза, нагло и подло, использовала отцовскую доброту и любовь в своих целях.
— Это ещё нужно выяснить, — вдруг произношу вслух слова, будто ножом по воздуху рассекаю, Рамиля замерла. Лишь эхом по кабинету отдалось её отдалённое ах.
— Ты считаешь, что твоя дочь сама на себя всё это возложила? — голос Рамили вдруг обрёл сталь, что невозможно было не обратить внимания. С удивлением уставился на неё, вдруг увидев её настоящую, не ту нежную женщину, которую каждую ночь прогибаю под себя, а ту, что в ней спрятана, волевую и сильную.
— Разве я её просил выставлять себя, как местную шлюху?
Резкий взмах руки Рамили, и на моем лице горит щека. Пощёчина была отменной, но даже сейчас я продолжаю сверлить взглядом женщину, до конца разрушая нашу хоть какую-то связь.
— Ненавижу тебя, — рычит мне в лицо. Затем резко встаёт, на лице, словно и не было слёз. Только озлобленность и ненависть ко мне, которую она хорошо маскировала на протяжении двадцати лет нашего брака.
— Уходи, — приказываю. — И приведи девчонку в порядок. И моли Аллаха, Рамиля, чтобы всё осталось без последствий, если Алия, конечно, не солгала об изнасиловании.
— Ты чудовище, Фархад, — голос снова дрожит, Рамиля подходит ко мне ближе и становится передо мной на колени. — Зачем ты тогда выкрал меня? Фархад… — протягивает, берёт мое лицо в свои ладони, не даёт отвести глаза от неё. — Зачем?
— Хочешь знать зачем? — зло оскалился. — Чтобы Валентину позлить, вот зачем. — Рамиля отшатывается от меня. — Теперь ты довольна?
— Она любила тебя, — кажется, Рамиля что-то вспомнила, но потом мотнула головой, освобождая разум для других проблем. — А ты просто взял и предал её.
— Не тебе судить о наших с ней отношениях, — больно жалю женщину этими словами, но пусть знает, что эта запретная тема, хватит её воскрешать. — Я люблю её, и всегда буду. Ясно?
— Более чем, — коротко отвечает, затем оставляет меня одного со своими тараканами в голове.
Чуть больше двадцати пяти лет назад.
— Фархад, — зовёт меня Башир, и я оборачиваюсь к другу лицом. Он вместе с Фатимой и милой девушкой подходят ближе. Замечаю, что молодая особа не местная, ясно голубые глаза притягивают к себе, словно попадаешь в капкан, из которого невозможно выбраться. Синее в тон глазам платье струится, и при ходьбе волной плывет, создавая образ, будто девушка парит в воздухе. Русые волосы спадают каскадом до пояса, как особое украшение и лишь ей оно к лицу, затмевая остальных девушек собой. Девушка улыбается, но так, что, лишь приглядевшись поймёшь, как она напряжена, будто боится со мной знакомиться. Башир жмёт мне руку, а Фатима лишь слегка головой кивает. Наша королева никого не подпускает к себе к телесному контакту, только мужа. Причина проста, я знаю в чем дело, но другие нет, считая тем самым Фатиму слишком брезгливой к народу, ко всем. И вот, задумавшись, понимаю, как сложно в одно время, и как легко в другое, судить издалека, не зная истины.