И я понял, что это — смерть. Господи, как туда тянет! Как хочется вырваться из липкой паутины повседневного мученического существования в простор покоя и полной воли! А все зависит от моего сознательного решения: в какую сторону я захочу сойти с этой грани, так и будет. Но я решил еще задержаться здесь, в этом мире. Я решил, что еще нужен своей жене и маленькой дочке. И тут вдруг с ужасом осознал, что, несмотря на собственное решение, сдвинуться в сторону жизни у меня не получается. Ниточки, удерживающие меня с этой стороны пограничного рубежа, истончились и грозили вовсе порваться. Другая же сторона продолжала завлекать меня, притягивать к себе. И я не чувствовал уже в своей больной, раздвоенной душе достаточно силы вырваться из этих пут. И тут я увидел лежащий рядом на столике очищенный для меня дочкой апельсин. Я его взял и стал есть, хотя при такой температуре, понятно, есть вовсе не хотелось. И вот яркий, болезненно-резкий вкус цитруса в воспаленной гортани вернул мне ощущение материального мира, вернул меня в жизнь. Я очутился по эту сторону грани. Но за нее я все-таки заглянул и понял, что смерть — это всего лишь переход.
Наверное, так и случается в старости или при длительной тяжелой болезни: человек периодически оказывается на грани между жизнью и смертью. Чаще он выбирает первое и остается страдать здесь до следующего раза. В конце концов ему все надоедает, он видит, что достаточно измучил близких и натерпелся сам, и тогда выбирает ту, полную покойного блаженного существования сторону и переходит в мир иной в прямом смысле этого слова.
Но вот что любопытно: если перейти туда, в том, ином мире проще было бы встречаться с Марией или нет? Не надо экспериментировать. Здесь, во всяком случае, мы с ней близки, а там, за гранью, при абсолютной полноценности небытия может статься и не захочется ничего? Не случайно же допотопные ангелы спускались на землю и, как сказано, «стали входить к дочерям человеческим», потому что «увидели… что они красивы». И не случайно же Мария бегает ко мне из своего совершенного бытия.
Тогда, после выбора между жизнью и смертью, я впервые близко увидел Христа. Уже придя в себя, я поднялся, вышел из своей комнаты и, вдруг почувствовав на себе взгляд, обернулся. Он висел под потолком в коридоре нашей коммунальной квартиры, как и положено, раскинув руки. Никакого креста сзади не было: он зависал в воздухе. И он не был обнажен, как всегда изображают; на нем была хламида ниже колен, с короткими широкими рукавами. Но самая главная деталь: я не видел его лица, лица как бы и не было. Зато я ощущал на себе взгляд, и это был взгляд зеленых глаз. Я точно ощущал, что глаза были зеленые. Кто же мог предположить тогда, что через восемь лет совсем в другом городе в воскресенье я зайду в церковь и сразу у входа буду остановлен прямым и таким же зеленым взглядом своего пасынка? Острая жалость пронзит толщу этих восьми лет, и я посочувствую ему теперь, как тогда он сочувствовал мне. В тот момент в коридоре коммуналки, естественно, я не знал еще, что через какое-то время мы можем оказаться как бы родственниками. А он, — ему что будущее, что прошлое, — все он знал уже тогда.
Чуть в стороне на иконостасе той церкви был изображен святой Иосиф Праведный. Единственный поступок в жизни, который совершил престарелый отчим (в отличие от Отца, ничего для него не сделавшего), — это то, что он решительно сгреб свое новое семейство: жену и его маленького — и, бросив к черту на произвол все: землю, дом, скарб, прежних детей, — рванул в Египет, спасая его от смерти. До конца жизни за это я буду ему благодарен.
Все это я думал прозрачным воскресным утром, пока шел к церкви и стоял перед алтарем. Марии со мной не было — она осталась дома. Вообще я заметил, она не очень любит бывать в церкви.