нему с убийственной яростью. Но вид ножа капающего кровью и дикой маски, в
которую превратилось лицо Конана, отрезвил и перепугал гирканца. С воплем тот
бросился к двери и, пробегая, выбил факел из держателя. Факел упал на пол,
заискрил и погас, скрывая помещение в темноте. Ослепленный, Конан врезался в
стену.
Когда варвар сориентировался, и нашел дверь, в комнате уже никого не было,
кроме него самого, одного мертвого мантталусца и двух других, лежащих без
сознания.
Выбравшись наружу, северянин оказался на узкой улице. В небе уже гасли
звезды, и приближался рассвет. Здание, из которого воин вышел, находилось в
плачевном состоянии и, конечно же, было заброшенным. В глубине улицы
киммериец увидел дом Амлаффа, его не забрали далеко. По-видимому,
похитители не предвидели никаких препятствий. Конан задался вопросом, каково
было участие Сидрика в этом заговоре. Ему не нравилась мысль о том, что
молодой человек предал его. В любом случае, киммериец должен был вернуться в
дом Амлаффа, чтобы забрать сверток, спрятанный в стене. Он пошел вглубь
улицы; теперь, когда огонь сражения погас в его жилах, горец чувствовал
головокружение от удара, лишившего его сознания. На улице никого не было. На
самом деле, она выглядела более похожей на закоулок позади строений.
Подойдя к дому, северянин увидел кого-то, бегущего к нему. Это был
Сидрик, который бросился в сторону Конана с подлинным облегчением.
— О, брат мой! — воскликнул он. — Что случилось? Я нашел твою комнату
пустой минуту назад, и кровь на твоей постели. Ты в порядке? Нет, у тебя же
порез на голове!
Конан объяснил в нескольких словах, что случилось, не говоря, однако,
ничего о бумагах. Пусть Сидрик считает, что Ахеб был его личным врагом,
искавшим возможности для мести. Он доверял молодому человеку сейчас, но не
было никаких причин, чтобы раскрывать правду о пакете.
Лицо Сидрика побелело от ярости.
— Какой позор для моего дома! — воскликнул он. — Прошлой ночью Ахеб,
этот пес, принес моему отцу в дар большой кувшин вина, которое мы все пили,
кроме тебя, потому что ты уже спал. Теперь я знаю, что оно был отравленным. Мы
все проспали, как собаки. Ты наш гость, так что прошлой ночью я разместил
своих людей у всех внутренних дверей, но все они заснули, потому что выпили
отравленное вино. Несколько минут назад, когда я искал тебя, то обнаружил слугу,
который должен был охранять двери, ведущие к концу коридора, прямо к твоей
25
комнате. Они перерезали ему горло. И было не трудно для них подкрасться по
коридору и войти к тебе, в то время как все мы спали.
После возвращения домой Сидрик отправился за свежими одеждами, а
Конан достал пакет из стены и спрятал его в пояс. В течение следующих
нескольких часов он предпочитал хранить его с собой.
Сидрик вернулся со штанами, сандалиями и туникой, которые носили
жители Мантталуса, и когда Конан надевал их, парень оценивающе смотрел на
бронзовый, мускулистый торс киммерийца, без капли ненужного жира.
Едва Конан закончил одеваться, как снаружи донеслись голоса, а в зале
раздались тяжелые шаги, затем, при входе в комнату появилась группа высоких
светловолосых воинов с мечами по бокам. Их предводитель указал на Конана и
сказал:
— Малаглин приказал, чтобы этот человек явился перед его обличьем в зале
суда.
— Что такое? — недоумевал Сидрик. — Конан мой гость!
— Это не мое дело, — сказал командир. — Я только передал приказ нашего
короля.
Конан схватил Сидрика за руку.
— Я пойду, чтобы узнать, в чем там дело.
— Я иду с тобой, — Сидрик заскрежетал зубами. — Я не знаю, что это все
предвещает и знаю только то, что Конан мой друг.
4
Солнце еще не взошло, когда они двинулись по белому проспекту в сторону
дворца. На улицах было, однако, много людей, многие из которых пошли за
процессией.
Поднявшись по широкой лестнице, они вошли в огромный зал с двумя
рядами высоких колонн по бокам. В конце зала находились еще ступени, широкие
и дугообразные, что вели к подиуму, где на мраморном троне сидел король
Мантталуса, бывший как всегда мрачным. На каменных скамьях по обе стороны
от подиума сидело множество вождей, а простолюдины собрались вдоль стен,
оставив свободное пространство перед троном.