Со скрежетом отодвинув стул, Лука поднялся на ноги.
— Сейчас вернусь, — пообещал он и направился в туалет, пробираясь между столиками.
Возвращаясь в зал, он остановился. На его пути стоял хрупкий китаец, сидевший раньше за столом у окна. Одной рукой он кусочком ткани протирал стекла очков, а другую держал в кармане.
Лука замер на секунду, ожидая, что тот отойдет, потом вежливо кашлянул. Человек закончил протирать линзы, но явно не торопился пропускать Луку.
У него были необычно большие зрачки, чуть ли не во всю радужку. Благодаря этому в глазах стояло удивительно пустое выражение. Лука, видя, как эти глаза смотрят сквозь него, почувствовал мурашки на коже.
— Извините, — сказал он, произнеся одну из немногих известных ему фраз на китайском, и, покачав головой, проскользнул мимо.
Когда он вернулся за столик, Билл и Рене разговаривали.
— Ты и в самом деле невежественный глупец? — улыбаясь, спросил Рене у Билла. — Свастика — буддистский символ, приносящий удачу. Здесь ее можно увидеть хоть на дверях, хоть на предметах культа. Гитлер ее присвоил и переиначил немного, как и многое другое.
— Но на человеческом черепе? — возразил Билл, когда Лука уселся рядом.
Рене фыркнул.
— Вас в школах чему-нибудь учат? Местные воспринимают смерть не так, как европейцы. Подумай сам. Что делать тибетцам со своими покойниками? Хоронить? Ха! Попробуй-ка вырыть могилу в этой земле — она почище вечной мерзлоты. Да тебе целый день придется копать!
Он отхлебнул еще бренди, жестом приглашая Луку присоединиться. Лука опрокинул стакан и зажмурился, почувствовав вкус алкоголя. Потом он широко улыбнулся.
— И кремировать тела тоже нельзя, — продолжил Рене, отирая рот тыльной стороной ладони. — На этой высоте деревья можно по пальцам пересчитать, и любое приличное дерево идет на изготовление всяких необходимых штук, а не для того, чтобы избавляться от чего-то ненужного. — Он резко понизил голос. — Знаете, что они делают в итоге?
Оба отрицательно покачали головами.
— Они берут длинные ножи и нарезают покойников на части: кости, сухожилия, мышцы… все расчленяется. Потом они оставляют труп падальщикам, чтобы его очистили до костей, а кое-что скармливают собакам.
Билл поперхнулся бренди, покачал головой и изобразил на лице улыбку.
— Это отвратительно.
— А по мне, так вполне рационально, — весело возразил Рене. — Это называется «небесные похороны». Звучит, как и все в Тибете, очень мирно и духовно, хотя на практике оказывается довольно кроваво. По-настоящему изысканны здесь только цветы. Тибет — одно из немногих мест на земле, где есть приличные разновидности Cousinia — великолепная окраска и вообще очень редкий вид. Я в свое время немало засушил их для гербария. — Он снисходительно помолчал. — Вобщем, немалая часть тела используется для создания всевозможных орудий, музыкальных инструментов и прочей ерунды. Тот череп, что вы видели, возможно, был частью барабана или чашей для питья.
Он замолчал, чтобы они прочувствовали этот мрачный образ.
— А почему бы и нет? Если череп может удержать мозги, то должен удерживать и бренди!
Поблизости некоторые из посетителей резко отложили ножи и вилки. Лука и Билл, увидев их брезгливые взгляды, заулыбались.
Лицо Рене тоже сморщилось от смеха, но, прежде чем его живот перестал дрожать, он снова потянулся к бренди. Он на секунду задержал руку с бутылкой, его лицо посерьезнело.
— Я не знаю, ребята, что у вас на уме, но желаю удачи. Если вы задумали что-то рисковое, я готов прикрывать ваши тылы. Тибету нужны смелые люди.
Кинув взгляд на офицеров у окна, он снова наполнил стаканы. Его улыбка увяла, сменившись грустным выражением.
— А я свою смелость нахожу вот в этом!
Они разом подняли стаканы и осушили их. Лука и Билл поморщились, Рене громко рыгнул.
— Да, еще одно, — сказал Лука, чувствуя, как тепло от бренди разливается по телу. — Что такое «по»?
Рене на миг задумался, потом почесал затылок похожими на сардельки пальцами.
— Уверен, это означает «обезьяна», — ответил он. — А что?
ГЛАВА 19
— Просыпайся, Бабу.
Мужчина посмотрел на мальчика, спящего у него на руках. Ребенок прижался к груди мужчины, так что не было видно лица, одни только взлохмаченные волосы, раскачивающиеся в такт ходьбе.
— Давай, Бабу, просыпайся. Пора.
Он легонько потряс мальчика, и тот пробормотал что-то. Еще секунда — и он откинул назад голову и зевнул; рот открылся широко, как у медвежонка, пробуждающегося от спячки. Веки вспорхнули — раз, другой, потом остались открытыми чуть подольше, глаза попытались сфокусироваться на обветренном лице человека, который его нес. Мальчик посмотрел вперед, туда, где вдалеке мерцал слабый огонек. Каждый тяжелый выдох рождал на морозном воздухе облачко пара, медленно рассеивающееся по мере их продвижения вперед.